Беззаботные годы - Элизабет Говард

* * *

– У нее я уже спрашивала, а она сказала только, что это не моего ума дело. – Луиза обиженно посмотрела в дальний конец лужайки, где ее мать курила, смеялась и болтала с дядей Рупертом и какой-то женщиной по имени Марго Сидней. Луиза с Полли и Клэри отошли в сторонку от других участников пикника, который все равно некоторое время назад закончился, чтобы серьезно обсудить проблему рождения человеческих детей, но дискуссия вскоре зашла в тупик. Клэри задрала на себе рубашку, с сомнением ощупала собственный пупок и предположила, что, может быть, в нем все дело, но Полли, втайне ужаснувшись, сразу же заявила, что он слишком маленький.

– Младенцы ведь довольно большие, как средняя кукла.

– Так ведь он же весь в складочках. Значит, растягивается.

– Лучше было бы вообще откладывать яйца.

– Люди слишком тяжелые. Они раздавят яйца, пока будут высиживать их, и получится яичница вместо младенца.

– Какая же ты гадкая, Клэри! Ничего подобного. Боюсь, они… – Луиза наклонилась к Полли и одними губами выговорила: —…выходят между ног.

– Нет!

– А больше неоткуда.

– Ну и кто теперь гадкий?

– Не я. Ведь не я же это придумала. Одно из общих мест, – высокомерно добавила она, стараясь свыкнуться с кошмарной мыслью.

– То еще место, – отозвалась Клэри.

– А по-моему, – мечтательным тоном заговорила Полли, – на самом деле есть такие зернышки, довольно большие, размером с грейпфрут, и врач кладет его в таз с теплой водой, а оно как будто взрывается – знаете, как японские цветы в таких ракушечках, – и появляется малыш.

– Ну и дура же ты! А зачем, по-твоему, так сильно толстеет живот, если это всего-навсего зернышко? Посмотри на тетю Сиб. Ты что, всерьез считаешь, что у нее внутри просто зернышко?

– И потом, это опасно, – добавила Клэри. Вид у нее стал испуганным.

– Ну, не настолько опасно – ты вспомни, сколько людей на свете… – начала Луиза, но вспомнила про мать Клэри и спохватилась: – Знаешь, Полли, насчет зернышка ты, наверное, права, мне тоже так кажется, – и подмигнула медленно и старательно, чтобы Полли уловила намек.

Вскоре после этого к ним подошла тетя Рейчел и сообщила, что у тети Сибил маленький мальчик, а еще была девочка, но она умерла, а сама тетя Сибил очень устала, так что в доме шуметь нельзя, понятно? Саймон, который в то время сидел на дереве, крикнул: «Здорово!» и повис на ветке, зацепившись согнутыми ногами, и стал звать всех, чтобы на него посмотрели, а Полли бросилась к тете Рейчел и сказала, что хочет прямо сейчас навестить маму с малышом. Все обрадовались, что можно наконец идти в дом.

Около шести Рейчел и Сид улизнули на прогулку. Они быстро, почти крадучись, обошли подъездную дорожку и направились к воротам со стороны леса, чтобы никто из домашних не увидел их и не увязался следом. В лесу они зашагали по узкой тропе, ведущей к полям. Рейчел страшно устала, после бдений у постели Сибил у нее ныла спина, известие о ребенке, который родился мертвым, несказанно опечалило ее. У лестницы через изгородь вокруг луга, плавно спускавшегося по склону холма перед ними, Сид предложила дойти только до большого дуба, одиноко стоящего в нескольких ярдах от леса, и немного посидеть под ним, и Рейчел с благодарностью согласилась. «Но даже если бы я предложила пятимильную прогулку, – думала Сид, – она согласилась бы и на это, хотя валится с ног от усталости». От этой мысли Сид переполнили нежность и досада; самоотверженность Рейчел представляла для нее угрозу и зачастую превращала решения в загадки, требующие напряженной вдумчивости.

Рейчел прислонилась спиной к дубу, взяла у Сид сигарету, уже прикуренную от маленькой серебряной зажигалки – подарка на первый ее день рождения после их знакомства, состоявшегося почти два года назад. Некоторое время они курили молча. Взгляд Рейчел был устремлен на зеленый с золотом луг, пестревший маками, лютиками и нивяником, хотя мыслями она была далеко, а Сид изучала саму Рейчел. Ее нежное лицо выглядело бледным и осунувшимся, голубые глаза затуманились, под ними, над высокими скулами, залегли темные круги усталости, губы дрожали, она решительно сжимала их, словно боясь расплакаться. Сид протянула руку и коснулась ее ладони.

– Если расскажешь – полегчает, – напомнила она.

– Какая жестокость! Столько мучений, трудов, усилий, а в итоге бедный малыш рождается мертвым! Какое чудовищное, ужасное несчастье!

– Но ведь только один из двух. Это гораздо лучше, чем если бы он был единственным с самого начала.

– Разумеется, лучше. Как думаешь, теперь он всю жизнь будет скучать по своей сестре? Ведь между близнецами, кажется, есть особые узы?

– Если не ошибаюсь, только если они однояйцовые.

– Да, верно, я и забыла. Ужасно еще то, что я не могу не радоваться, что не была там, когда родился второй. Я не выдержала бы и разрыдалась.

– Но тебя там не было, дорогая, а если бы и была, ты, вероятно, не стала бы рыдать, щадя чувства Сибил. И даже если бы стала, это еще не конец света. Расплакаться – не преступление.

– Да, но в моем возрасте лить слезы неприлично.

– Вот как?

Глядя в ироничное и ласковое лицо Сид, Рейчел с расстановкой объяснила:

– Понимаешь, мы приучены считать, что взросление – это отчасти умение не плакать ни над чем. Кроме музыки, патриотизма и так далее.

– Хочешь сказать, Элгар прошел бы по всем статьям?

Рейчел невольно рассмеялась.

– В самую точку! Интересно, над чем Казалеты проливали слезы до Элгара!

– Над мрачным средневековьем семьи Казалет задумываться не обязательно.

– Да уж, – она вынула из-под ремешка часов маленький белый платочек и промокнула глаза. – Это же абсурд!

И они заговорили о себе. Рейчел расспрашивала о поездке к морю, о которой мечтала Иви, Сид признавалась, как ей не хочется уезжать, опустив лишь одну подробность – что такая поездка ей едва по средствам: финансового благополучия Рейчел и отсутствия такового у Сид стеснялись они обе; Рейчел спрашивала, считает ли Сид своим долгом согласиться, потому что поездка Иви действительно необходима, и следовательно, почему бы им не отправиться в Гастингс – тогда они обе могли бы приезжать в Хоум-Плейс на обеды и так далее. Но Сид возразила, что боится, как бы Иви не узнала о них – о ней и Рейчел.

– Но, дорогая, ведь узнавать же, в сущности, нечего!

Сид знала, что она и права, и нет. И откликнулась:

– Понимаешь, Иви очень ревнива. Настоящая собственница.

– Кроме тебя, у нее больше нет никого во всем мире. Думаю, ее можно понять.

«Это из-за нее я стала единственным, что у нее есть во всем мире», – подумала Сид, но вслух не сказала. Подобно многим людям, которые критикуют окружающих, призывая их быть более откровенными, она приберегала дебри скрытности для себя. В данном случае она называла их преданностью Иви; Рейчел, сама неспособная на манипуляции, ни за что бы не распознала стремление к ним в окружающих. Наконец Рейчел удовлетворенно вздохнула и сказала: «Как чудесно, что ты сейчас здесь!» так искренне и душевно, что Сид обняла ее и поцеловала впервые за этот день – изощренное удовольствие, которое обе они воспринимали по-разному.