Беззаботные годы - Элизабет Говард

– Да, скорее всего.

У самого дома она сказала:

– Папа, я вот что подумала: может, иметь девять жизней еще не значит, что их должен прожить один и тот же кот. Может, это просто означает, что он будет девятью разными котами. Ну, то есть еще восемью.

– Может быть. Так или иначе, – заключил он, – если вдруг увидишь котенка, похожего на Помпея в его следующей жизни, скажи мне, и я куплю его для тебя.

– Ой, папа, правда? Я буду смотреть во все глаза!

* * *

Так началось лето, которое в памяти многих участников этих событий слилось с чередой других таких же, и запомнилось главным образом как лето, когда родился маленький Уильям, а его сестра не выжила. А Полли помнила его, как лето, когда умер Помпей, и ему устроили пышные похороны; старый Уильям Казалет – как лето, когда он наконец добил сделку с куплей-продажей фермы Милл-Фарм ниже по дороге. Эдвард – как лето, когда он, подменяя Хью в конторе, впервые встретил Диану. Луиза – как лето, когда с ней впервые случилось «женское проклятие». Тедди – как лето, когда он впервые убил выстрелом кролика и у него начал смешно ломаться голос. Лидии – как лето, когда мальчишки заперли ее во фруктовой сетке и забыли и ушли играть в хоккей на велосипедах, а потом обедать, и ее хватились, только когда пол-обеда уже прошло (у няни как раз был выходной), а она к тому времени успела сообразить, что когда кончится крыжовник, она умрет от голода. Сид – как лето, когда она наконец поняла, что Рейчел никогда не расстанется со своими родителями, а она, Сид, никогда не расстанется с Рейчел. Невилл – как лето, когда у него выпал шатающийся зуб (он как раз ехал на двухколесном велосипеде, тормозить на котором еще не научился и мог остановиться, только врезавшись во что-нибудь, и при этом проглотил зуб, но никому не решился сказать об этом и в страхе ждал, когда он укусит его изнутри). Руперт – как лето, когда он осознал, что, женившись на Зоуи, он потерял шанс всерьез заняться живописью и отныне вынужден держаться за свое место преподавателя, чтобы обеспечивать ее хотя бы тем, что она считала «самым необходимым». Вилли – как лето, когда она так извелась от скуки, что начала сама учиться играть на скрипке и собрала модель клипера Cutty Sark с точным соблюдением масштаба, но чересчур большую, чтобы поместить ее в бутылку, как ей удалось сделать с кораблем поменьше предыдущим летом. Саймон – как лето, когда на каникулах папа учил его водить машину, и они катались на «бьюике» туда-сюда по подъездной дорожке. Зоуи – как кошмарное лето, когда у нее была трехнедельная задержка, и она уже боялась, что забеременела. Дюши – как лето, когда впервые зацвел древовидный пион. Клэри – как лето, когда она сломала руку, свалившись с Джоуи, потому что Луиза учила ее ездить верхом, и как она ходила во сне и забрела в столовую во время ужина взрослых, но думала, что это ей снится, а папа подхватил ее на руки и отнес в постель. Рейчел – как лето, когда она впервые увидела, как появляются на свет дети, а также как лето, когда спина начала по-настоящему серьезно подводить ее и с тех пор до конца ее дней переставала болеть лишь изредка. А Уиллу, для которого это лето стало первым, оно не запомнилось ничем.

Конец лета, 1938 год

«Интересно, почему, – уже в который раз задалась вопросом Джессика, – он всегда ведет себя особенно отвратительно перед самым нашим отъездом?» И дело вовсе не в том, что его не пригласили. Эдвард и Вилли всегда были добры к нему, но ехать со всеми он не соглашался. И, что еще хуже, не оставлял их в покое совсем: обычно он, как сейчас, говорил, что, скорее всего, приедет на последние выходные в конце этих двух недель, и это почему-то звучало как угроза и в то же время вызывало у нее ощущение, будто бы она по своей прихоти бросает его. Но отказываться от бесплатных каникул за городом для детей не следовало, и если уж говорить начистоту (а она, конечно, считала, что неизменно честна с собой), то и ей не повредит деревенский воздух, отдых от стряпни и тревожных мыслей о том, как растянуть деньги на хозяйство теперь, когда все четверо детей дома и еда нужна в количествах, о которых даже думать утомительно, не говоря уже о стирке и глажке. О, блаженное безделье на лужайке с бокалом джина с лаймом, пока кто-нибудь другой готовит ужин!

Он опять вернулся и остановился в дверях спальни, преувеличенно-терпеливо ожидая, когда она закроет чемодан. Ему всегда удавалось настоять на своем желании погрузить вещи в машину, тем самым внушая ей чувство вины. В сущности, даже при наличии багажника на крыше машины разместить вещи всех пятерых было непросто, но он устраивал из этого строго организованное действо и требовал, чтобы весь багаж сначала выносили на тротуар к машине, и лишь потом принимался грузить его.

– Извини, дорогой, – сказала Джессика со всей жизнерадостностью, на какую только была способна.

Он подхватил чемодан и вскинул брови.

– Можно подумать, вы на полгода уезжаете.

Но эти же слова он повторял каждый раз, и она давным-давно перестала объяснять, что на две недели человеку требуется столько же вещей, сколько и на полгода. Глядя, как он тяжело ковыляет по ступенькам, волоча чемодан, она испытала знакомый прилив жалости и угрызений совести. Бедный Реймонд! Он ненавидел свою работу казначеем в крупной местной школе, был из тех, кому для хорошего настроения необходима физическая активность, которую его нога полностью исключала. Он вырос в достатке, а теперь денег у него не было, только туманные надежды на вздорную тетку, которая регулярно намекала, что может и передумать и оставить ему вместо денег свою коллекцию картин – одного Уоттса, некоего Ландсира и более пятисот тошнотворных акварелей, написанных ее покойным мужем. Но даже когда у него появлялись деньги, надолго они не задерживались: он тратил их на очередную безнадежную и безумную идею. К работе с людьми он был неприспособлен: многое действовало ему на нервы, и он срывался в самый неожиданный момент, и вместе с тем он, лишенный деловой жилки, настоятельно нуждался в партнере. Джессика знала, что он в любую минуту готов бросить свою нынешнюю работу ради какого-нибудь нового замысла, но деньги на него можно было раздобыть лишь продажей их нынешнего дома и переездом в какое-нибудь менее приятное и более дешевое жилье. Не то чтобы она любила их дом (хорошенький, как игрушечка, полуособняк на две семьи в тюдоровском стиле, как она говорила, когда хотела посмешить Эдварда), построенный вскоре после войны подрядчиками-спекулянтами, занятыми ленточной застройкой вдоль главного шоссе на Ист-Финчли. Комнаты в нем были тесными, коридоры – настолько узкими, что по ним не удавалось пронести поднос, не ободрав костяшки пальцев, к тому же в стенах уже появились длинные косые трещины, распашные окна перекосило, они протекали, в кухне всегда пахло сыростью. За домом, в конце длинного узкого сада, стоял сарай, который Реймонд выстроил, когда загорелся идеей выращивать грибы на продажу. Теперь этот сарай служил Джуди домом, куда она могла пригласить подружек – в сущности, подарок судьбы, потому что если в семье ты самый младший, то и комната тебе достанется самая тесная, где с трудом хватает места для кровати и комода.