Вкус свинца - Марис Берзиньш

возразить, что я не стрелял и по фронту не тоскую, но сказать ничего не могу, да и она быстро уходит.

— Это твой доктор. Она делала операцию.

Интересно, как сильно я пострадал? Как об этом спросить? Руками показываю, что мне нужны бумага и ручка.

— Да, принесу, — Тамара вынимает из фаянсового сосуда что-то маленькое и серое. — Это та самая пуля. Хочешь посмотреть?

Конечно, хочу! Кроме грусти и сожаления, маленький свинцовый цилиндрик с расплющенным торцом других эмоций не вызывает. Как бы там ни было, хочу сохранить его на память. Не уверен, что Тамара отгадает мой вопрос, и все-таки кончиками пальцев провожу по губам, по щекам.

— Хочешь знать, что с тобой случилось? Пуля пробила щеку, сломала два зуба, разорвала язык и застряла в верхней челюсти. Щека и язык зашиты, челюсть не сломана, но в кости есть трещина, нужно ждать, пока зарастет. А зубы… потом вставишь новые. Не смертельно, но придется потерпеть. Какое-то время… Есть хочешь? Могу предложить овсяный тум… ах, да, тебе, наверно, в туалет нужно. Я помогу.

Медленно поворачивая голову, даю понять, что не хочу ни того, ни другого.

— Знаю, знаю, можешь и сам. Но поначалу будет лучше под присмотром.

Тамара вкалывает мне лекарство и велит лежать спокойно.

— Ребята божились, что вы баловались с револьвером и тот случайно выстрелил. Доктор в это не верит. Будь выстрел с близкого расстояния, ты бы так легко не отделался.

Мои глаза напряженно молчат.

— Не бойся, мы никому не скажем. Отдыхай, я потом еще зайду, — говорит Тамара и увозит медицинский столик.

Оставшись в одиночестве, думаю о том, что самолеты сбрасывают бомбы где-то за Даугавой, немецкая пехота еще не появилась, а я уже стал жертвой войны. Смешно! Улыбнулся б, не будь так больно. Чувствовал же, что добром не кончится, а все равно поперся с ними. Да уж, отметил Лиго — так отметил!

— Мы на минутку!

— Только посмотреть, как он там, — из коридора доносятся голоса Рудиса и Карлиса.

— Нет! — строго говорит Тамара. — Ему нужен покой, а вы его только растеребите.

— Ты не понимаешь! Что он о нас подумает. Друзья одного бросили, даже навестить не приходят. А ты знаешь, что Матис мне жизнь спас! Я должен его поблагодарить!

Хлопает дверь. Похоже, Тамара прислонилась в ней спиной.

— Спас жизнь — как это понимать? Ты же сказал, что случайно вышло. Так кто тогда стрелял?

Воцаряется молчание. Хотя все происходит за стеной, нетрудно представить усмешку на лице Тамары и обоих смущенных друзей.

— Ну… там была такая кутерьма, кто теперь разберет, — Рудис все-таки начинает сочинять. — Вечер Лиго, костер, сама понимаешь…

— Понимаю, тут Детская больница, но не нужно и меня считать ребенком. И сказки рассказывать.

— Тамарочка, дорогая, никто тебе сказки не рассказывает… так-так и не пустишь?

— Нет! Приходите через пару дней… нет, лучше через три. И трезвые, понятно? Выпивших не пущу.

— Ну, когда это…

— Хотя бы скажи, что приходили, хорошо?

— Об этом скажу.

Ничего себе — жизнь спас. От слов Рудиса становится неловко. Незаслуженная похвала. Что это ему в голову пришло? Ничего же я не делал… может, Рудис имеет в виду тот момент, когда я прижал его к земле? Если б не пригнул, в него бы пуля попала? Может, и так, но я же не специально на ее пути оказался… Любит он преувеличивать… Да что я! Как сразу не дошло — Рудис так сказал, чтобы разжалобить и уговорить Тамару. Ну да, скорее всего, так и есть.

Следующие дни в больнице проходят ни шатко ни валко. Со стороны Елгавы по Виенибас гатве в большой спешке отступают красноармейцы и оставляют раненых. За неполных два дня их тут уже около сотни. Легко больных детей отправляют по домам, плановые операции отменяют, а меня Тамара переводит в так называемый докторский дом.

— Там одна квартира пустует, я принесу ключи. Выпросила для героя войны.

Она ни за что не отдает мне сверток с постельным бельем, несет сама.

— Тебе пока нельзя. Еще увидят и подумают, что я эксплуатирую больных, — она отбегает от меня на пару шагов.

Квартира мне нравится — светлая мебель с березовым шпоном, стулья обтянуты зеленым плюшем, на стене — несколько картин, но повсюду следы беспорядка, словно кто-то второпях покинул квартиру. Там и сям валяются предметы женской одежды, которые Тамара спешно собирает и прячет в шкаф. На полу — листки бумаги, тетради, книги. На столе — ваза с цветами, которые трудно назвать увядшими, — они скорчились, почернели, стебли заплесневели. Вопросительно указываю на разбросанные вещи, касаюсь пальцем сгнивших цветов.

— Если не нравится, могу спрятать тебя в морге. Там никто не оставляет за собой кавардак.

Мне по душе мрачноватый юмор, но в лице Тамары ни капли иронии. У входных дверей стоят женские туфли. Поднимаю одну и в воздухе имитирую шаги.

— Очень хочется знать? Ее увезли, — Тамара всхлипывает. — У нас двух докторов увезли. Анну Пециню и Милду Вейсс.

Ну, я болван. Подозревал, о чем говорит беспорядок, и все-таки напросился. Но на улице она выглядела такой жизнерадостной, откуда мне было знать… Вихрь эмоций бушует и во мне, и, утешая, я ее невольно обнимаю.

— Ничего, Матис, все как-то… работы много, горевать некогда. Устраивайся. Я бы охотно тут навела порядок, но у меня и в самом деле нет времени.

Одной рукой прикасаюсь к своей груди, а другую опускаю в сторону пола.

— И не думай. Тебе нужен покой, тогда быстрее заживет. Лежи и смотри в потолок. Здесь чисто. Если получится, приду и приберусь.

Понятное дело, чтобы лечить и ухаживать за сотнями раненых, всем в больнице есть, что делать. Дай тебе Бог передохнуть.

Я не послушался Тамару. Только она за порог, принимаюсь собирать раскиданные вещи. Книги кладу на полки, тетради и бумаги — в ящички стола, пытаюсь угадать, где хозяйка хранила их раньше. Когда опускаю голову вниз, болит, но хочется сделать Тамаре сюрприз. Допускаю, что она меня отругает, но наверняка обрадуется возможности перевести дух вместо того, чтобы заниматься уборкой.

В окно вижу, как по другую сторону Виенибас гатве, на православном кладбище, красноармейцы и несколько гражданских роют могилы. Позднее из больницы выносят умерших и там хоронят. Сквозь листву пытаюсь сосчитать — восемь, девять, десять? Одна могила остается незаполненной. Кому предназначается это вакантное место? Эх, не нужно ли уже заранее подготовить тысячи мест упокоения? Чтобы рытье могил не тормозило ход войны. Нет, идея дурацкая — нельзя предвидеть, где и