Нина Берберова, известная и неизвестная - Ирина Винокурова

Франции с помощью выписок из своего дневника была явно взята Берберовой на вооружение. В книге «Зрелость» де Бовуар цитирует свой дневник страницу за страницей без каких-либо позднейших комментариев, и именно этот прием применяет Берберова в «Курсиве»: глава книги под названием «Черная тетрадь» состоит исключительно из дневниковых фрагментов. Таким образом, создавалось ощущение документальности повествования, то есть именно того, чего Берберова старалась добиться.

Правда, в отличие от де Бовуар, Берберова приводила свой дневник не подряд, а выборочно. Этот факт не мог не навести (и наводил) на подозрения, что все сколько-нибудь компрометирующее в «Черную тетрадь» не попало. Опровергнуть такие подозрения Берберовой было нечем: оригинал дневника она не сохранила[416].

Приведенные де Бовуар дневниковые записи охватывают одиннадцать месяцев (с 1 сентября 1940-го по июль 1941-го), а «Черная тетрадь» – почти одиннадцать лет (с конца августа 1939-го по апрель 1950-го), но упор тоже сделан на годы оккупации. Это время, как известно, именуется французами années noires, что, безусловно, определило название «Черной тетради», хотя собственный отсчет «черных лет» Берберова начинает за год до оккупации (с момента подписания пакта Молотова – Риббентропа) и отнюдь не прекращает после освобождения Франции, а продолжает еще целых шесть лет – вплоть до своего отъезда в Америку.

Действительно, личные обстоятельства Берберовой складывались для нее в эти шесть лет исключительно трудно. Во второй половине 1940-х она рассталась с Макеевым из-за Журно, но отношения с Журно вскоре пошли на спад. В то же, послевоенное, время произошел идейный раскол в среде русской эмиграции (одни обвинялись в сочувствии нацистам, другие стали «советскими патриотами», третьи даже взяли советские паспорта), и Берберова потеряла большинство из еще остававшихся в Париже друзей и знакомых. Она также устала от постоянной нехватки денег, ибо работа в «Русской мысли» оплачивалась скудно.

Однако, как Берберова пишет в «Курсиве», была еще одна причина, побудившая ее всерьез задуматься о переезде в Америку. Эта причина заключалась в том, что интеллектуальная атмосфера послевоенной Франции перестала быть для нее столь же питательной, какой она была в довоенные годы. Причем ответственность за такое положение вещей Берберова возлагает во многом на Сартра – в силу масштабов его успеха и степени влияния на умы. Берберова ставит Сартру в вину не только его коммунистические идеи, но и «двусмысленность» его собственной позиции, ибо, «требуя от других ответственного д е й с т в и я», он «влекся к тому, что ему казалось (и не ему одному) мужественной силой антибуржуазной расы “избранных” – будь они рослые пролетарии, делающие социальную революцию, или светловолосые воины в фельд-грау, или просто волосатые преступники, судимые по закону» [Там же: 567, 568][417]. Одним из проявлений этой позиции, имевшим для интеллектуального климата Франции особенно печальные последствия, Берберова считала прославление Сартром как раз такого судимого по закону преступника – Жана Жене и его скандальных книг.

Шестисотстраничный труд Сартра «Святой Жене, комедиант и мученик» (1952) де Бовуар упоминает и в «Силе обстоятельств», но упоминает буквально в одной фразе, и такая торопливость совершенно понятна. Ей был явно неприятен весь ажиотаж вокруг Жене, но публично выражать свое несогласие с Сартром она не считала возможным. Де Бовуар также предпочитала не педалировать свои серьезные сомнения по поводу сближения Сартра с французской компартией и его решения посвятить свою жизнь политическому активизму. Столь же старательно она обходила вопрос о просталинских симпатиях Сартра, делая главный упор на те надежды, которые вселили в него произошедшие после Сталина перемены и которые не разрушило (хотя ненадолго поколебало) советское вторжение в Венгрию. Неудивительно, что рассказ де Бовуар о Сартре и его послевоенных «днях и трудах» вызывает у Берберовой откровенный сарказм, с которым она излагает этот центральный для «Силы обстоятельств» сюжет:

Она [де Бовуар. – И. В.] жаловалась, что Сартр, всю жизнь требовавший engagement и без engagement не признававший литературы, вот уже четверть века не может решить, на какую сторону ему стать? как ему быть? кем ему быть? И время от времени мрачно спрашивает: что нам делать? куда нам идти? с кем нам быть? <…> Одно время он признавался: без коммунистов мы ничего не можем. С коммунистами Сартр и она ходили на уличную демонстрацию против де Голля. В тот день один из их коммунистических друзей признался им, что никогда не ездил в метро, сегодня едет впервые – всю жизнь пользовался только такси. Дела в Венгрии в 1956 году они оба осудили. Потом поехали в Москву, решив там встречаться только «с привилегированным классом» [Там же: 619].

Конечно, такой пересказ сознательно упрощает картину, но ключевые моменты отмечены точно. Для Берберовой несомненно, что «философское и политическое» влияние Сартра, которое де Бовуар всегда над собой признавала, уже давно не шло ей на пользу. Оно было для нее разрушительным, прежде всего потому, что де Бовуар не решалась отдать себе отчет в существовании подобного рода проблемы (отношения с Сартром сразу потеряли бы свою наиболее бесспорную ценность) и сделать попытку что-то изменить.

Именно здесь Берберова видит причину депрессии, столь очевидной в «Силе обстоятельств» и, казалось бы, необъяснимой на фоне той череды побед, о которой идет в этой книге речь. Побед в личной сфере (несмотря на ряд серьезных увлечений, Сартр по-прежнему оставался при де Бовуар) и, конечно, в профессиональной. Успех ее первого романа «Гостья» (1943) был немедленно закреплен появлением трех следующих романов, за последний из которых – «Мандарины» (1954) – де Бовуар получила Гонкуровскую премию. Еще бо́льшую, уже международную славу ей принес «Второй пол», ставший библией нарождавшегося феминизма, а затем и первые тома автобиографической прозы, встреченные на двух континентах с огромным энтузиазмом. К моменту завершения «Силы обстоятельств» де Бовуар еще не было пятидесяти пяти и она уже была всемирно знаменита, но тем неожиданней эпилог этой книги, где она в отчаянии твердит, что жизнь ее кончена и впереди только старость и смерть. Неудивительно, что такой эпилог обескуражил большинство читателей «Силы обстоятельств», но Берберова обескуражена не была. Напротив, она выходит с вполне конкретным диагнозом, обозначенным ею как «ожидание Годо». И хотя Берберова, разумеется, не берется советовать де Бовуар, какой именно выбор она должна была сделать, ее мнение вычислить нетрудно.

Появление «Силы обстоятельств», не только самой мрачной, но и самой слабой из автобиографических книг де Бовуар, позволило Берберовой произвести очень важную «переформировку». В самом конце «Курсива» Симона де Бовуар уже не «стоит за плечом» Берберовой невидимой для читателя тенью, но усажена напротив нее во «Флоре», и диалог с ней идет уже напрямую. И в ходе этого диалога Берберова исподволь подводит читателя к мысли, что хотя она, возможно, не так талантлива, как де Бовуар, и, безусловно, не так знаменита, зато гораздо более независима, решительна и витальна, а потому ее «повесть» не в пример поучительней.

Таким образом, Берберова возвращается к теме, с которой она, собственно, начала повествование, – теме жанровой принадлежности «Курсива», еще раз подчеркнув, правда, не прямо, а косвенно, что ее книга не мемуары, а автобиография. А этот вопрос был отнюдь не праздным: им определялась потенциальная аудитория «Курсива». Воспоминания о малоизвестных или совсем неизвестных на Западе русских писателях-эмигрантах имели мало шансов вызвать интерес за пределами относительно узкого круга читателей. Тогда как