Как натаскать вашу собаку по философии и разложить по полочкам основные идеи и понятия этой науки - Энтони Макгоуэн

умнее. Ты спросишь, как я это могу доказать, и я скажу, что это потому, что люди лучше. Поэтому мы закончили там, где начали. Или вот пример, который на самом деле использовали скептики. Бог сотворил мир. Откуда ты знаешь? Потому что вот мир, который он сотворил. Откуда ты знаешь, что Бог сотворил его? Потому что он совершенен. Откуда ты знаешь, что он совершенен? Потому что его сотворил Бог, а все, что он творит, совершенно.

Есть еще один аргумент скептиков, который я хотел бы рассмотреть. Философская головоломка для тебя. Она называется проблемой критерия и по-прежнему является настоящей загадкой. Обычно эту проблему формулируют в виде двух следующих вопросов:

1. Что мы знаем? (Или каков объем нашего знания?)

2. Насколько мы знаем? (Или что есть критерий знания?)

Проблема в том, что для того, чтобы ответить на вопрос № 1, то есть что́ мы знаем, нам необходимо иметь ответ на вопрос № 3, то есть что́ считается знанием. Но для того чтобы ответить на вопрос № 2, нам нужны какие-нибудь примеры к вопросу № 1.

Монти поднял голову с моих колен, в замешательстве сморщив свою маленькую мордочку.

– Ты, конечно, хочешь пример. Хорошо.

1. Какие породы собак лучшие?

2. Как мы решаем, какие породы собак лучшие?

Для того чтобы ответить на вопрос № 1 и определить лучшие породы собак, по-видимому, нам необходима теория, или критерий, что́ считать лучшим. Поэтому нам нужен ответ на вопрос № 2. Но для того, чтобы ответить на вопрос № 2, то есть вывести теорию лучшей породы, не нужны ли нам примеры лучших собак, на которые можно опираться? И так это работает не только в случае собак. Возможно, мы пытаемся решить, какой роман лучший из всех написанных. Чтобы выбрать, нам необходима теория великой литературы. Но как мы могли бы создать такую теорию, не имея в качестве основы несколько великих романов? Тогда как мы определили эти великие романы, на которые опирается наша теория? Мы ходим по кругу.

– Не оставляй меня в подвешенном состоянии: ответ есть, верно?

– Существует несколько половинчатых ответов, но никто не решил проблему до конца. Решения обычно связаны с дальнейшей перетасовкой, при этом даются некоторые предварительные ответы на каждый вопрос, но они постоянно пересматриваются до тех пор, пока мы не будем более-менее удовлетворены. Но, по-моему, это всего лишь еще одна из стратегий, заимствованных скептиками, для подрыва нашей веры в знание.

– И ты еще говорил, что Сократ вызывал раздражение. Эти ребята…

– Ха, я тебя понял. Но я хотел бы вернуться к тому, с чего мы начали. Античные скептики не преследовали цели вызвать раздражение и замешательство. Они пытались принести мир и облегчение. Если во всех спорах каждая сторона может одинаково аргументировать, тогда нет смысла из-за спора приходить во взвинченное состояние или волнение. Выдохни, расслабься. Пожалуйста, наслаждайся дискуссией, но помни: не стоит из-за нее волноваться. Достигни безмятежности – это состояние обозначалось греческим словом «атараксия», которое также переводится как «невозмутимость, хладнокровие». То, что ты считаешь хорошим, вполне может оказаться плохим. Плохое может, в конце концов, пойти на пользу. Мы не можем знать. Пиррон встречал шторма на море в состоянии атараксии, тогда как все вокруг паниковали. И хотя однажды он съежился от укуса набросившейся собаки, на укоры он ответил, что «нелегко всецело отрешиться от человеческих свойств, однако против всего, что происходит, он ополчается, сколько есть сил, делом, а когда недостает сил – словом»[29].

– Он, наверное, разозлил собаку, так как отрицал реальность ее косточки или что-нибудь в этом роде.

– Причина нападения не упоминается, к сожалению. Несмотря на то что от сомнений скептиков сначала избавились стоики, а затем последователи Аристотеля, их влияние стало чувствоваться, когда их тексты заново открыли в XVII веке. Великий эссеист Мишель де Монтень (1533–1592) способствовал возрождению скептицизма, отчасти вдохновленный бесконечными религиозными спорами, раздиравшими Францию в его время. Столкнувшись с фанатичными реформаторами-протестантами и укоренившимися ретроградами-католиками, Монтень нашел утешение в старом предписании скептиков воздерживаться от суждений, возвыситься над спорами и принимать то, в истинности чего мы не можем быть настолько уверены, чтобы проливать из-за этого кровь. У Монтеня был медальон, на одной стороне которого было выгравировано греческое слово Epecho, означающее «Воздерживаюсь», а на другой – Que saia-je? («Что я знаю?»).

Суть античного скептицизма в том варианте, который поддерживал Монтень, заключалась в использовании возможности сомнений для того, чтобы помочь сомневающемуся найти путь к состоянию спокойного принятия, однако наш старый друг, мучитель собак Рене Декарт (1596–1650), совершенно по-другому применял радикальный и дезориентирующий скептицизм. Согласно Декарту, ставить все под сомнение означало удалить заросли из сорняков и терновника, которые заслоняли путь к истине.

– Ты сказал «мучитель собак»?..

– О, видимо, ты прослушал ту часть. Это… вероятно, лучше пропустить весь эпизод… Итак, Декарт был одним из величайших гениев в истории, преуспевающих не только в философии, но и в математике и других науках. Он ввел в геометрию систему координат – отображение двумерного пространства с помощью осей X и Y – и начал процесс свержения устаревших аристотелевских научных и космологических идей, кульминацией которого стала физика Ньютона. Поэтому можно считать иронией судьбы, что человек, который знал так много и способствовал развитию знания в столь многих областях, начал с того, что ставил под сомнение все.

– Все?

– Все. Декарт начинает с того, что сомневается в информации, которую ему сообщают органы чувств. Здесь его мишенью была вся система знания, разработанная Аристотелем. Как мы видели, для того чтобы порождать знание, силлогизм нуждается в истинных посылках, а истинность посылок предполагает, что мы можем опираться на точность нашего чувственного восприятия. Однако башня, увиденная с большого расстояния, кажется маленькой, а потом, вблизи – вуаля! – оказывается огромной! (Меня никогда это до конца не убеждало: правила перспективы предполагают, что наши чувства точно передают реальное состояние мира. Нам следовало бы, конечно, больше не доверять им, если бы башня, казавшаяся большой вдали, вблизи оказалась маленькой.) Декарт видит, что он сидит в комнате у огня, завернувшись в халат. Разве это не точно? Он может чувствовать тепло огня, ткань халата, видит стены и потолок. Но до этого ему снилось, что он встал и вышел в свет, когда на самом деле он еще лежал раздетым в кровати. Сумасшедшие воображают, будто они видят вещи, которых нет. Нам всем снились сны, в которых мы летаем или выступаем перед аудиторией почти раздетыми.

– Ага, но мы обычно знаем, так ведь? Когда я в своих снах гоняюсь за кроликами, как только я собираюсь их схватить, они взмывают в