Лучи смерти - Николай Свечин

– Пиво? – с оживлением переспросил Скуратов.

– Да. Хорошее, петцольдовское. Прямо сейчас и обменяемся.

Алексей Николаевич вынул из портмоне банкнот и протянул атаману. Тот взял, подозрительно посмотрел.

– Не пчелы?[35] Гляди…

– Настоящие!

Сыщик крикнул наверх:

– Весельчак, подь сюда!

Хитрованец быстро спустился и получил от сыщика десятку.

– Давай за петцольдовским пивом, одна нога здесь, другая там!

– А сколько взять-то?

– На девять рублей, целковый возьми себе за труды.

– Слушаюсь, васкоробродь!

– Ты какое любишь, темное или светлое? – обратился питерец к подземному жителю.

– Светлое.

– А я темное, – подал вдруг голос есаул.

– Того и другого возьми, – приказал сыщик Весельчаку.

Васька убежал. Лыков с Малютой сели на стулья, адъютанты остались стоять.

– Ну, как тут живется? Не скучно? – начал дипломатичный разговор коллежский советник.

– Живется спокойно. Ваши сюда не суются.

Сыщик огляделся, зябко повел плечами:

– Да… Я бы не смог. Меня однажды в Даниловке завалило в пещере. Четыре дня просидел, чуть с ума не сошел. Стреляться уже надумал[36]. Бр-р… До сих пор иногда кошмары снятся, что я в той могиле…

– Не, у нас весело, – будто оправдываясь, ответил «иван». – В святцы[37] балуемся, девки к нам в гости ходят.

– А по ночам гуляете…

– По ночам гуляем, – с ухмылкой подтвердил хозяин.

– Уходить тебе надо до холодов. Зимой в этом клопосдохе совсем худо.

– Поглядим… – буркнул «иван»; разговор перестал ему нравиться. – Где твой скороход? Только за смертью его посылать.

– Да он скорее твой, чем мой!

Еще пять минут они поговорили ни о чем. Потом явился Васька с полной корзиной пива, и начальники совершили обмен. Лыков не глядя сунул бумаги в карман, кивнул гайменнику:

– Будь здоров. Попадешься – договорим.

Когда они выбрались наружу, Мариан Ольгердович облегченно вздохнул. Толпа задержанных ждала своей участи и с надеждой взирала на парламентеров. Лыков махнул рукой:

– Пляши в три ноги! Всем свобода!

– Ура!!! – закричали хитрованцы и разбежались по кабакам. Сыщики с офицером сели в служебный экипаж, и только там Лыков вынул и развернул трофей:

– Что здесь?

И ахнул:

– «Программа развития Балтийской эскадры до тысяча девятьсот десятого года»! Вот гады, такой документ похитили!

На другой день в Петербурге ротмистр Лавров крепко пожал руки Лыкову и Олтаржевскому:

– Поздравляю, господа. Теперь мы прижмем эту шушеру с Большой Морской[38].

– А что мой обидчик-гальванист? Нашли его в Риге?

– Нашли, да что толку. Сел там на пароход – и в Данциг.

– Ну хоть агентуру мы им расшугали, притихнут на время, – вздохнул Лыков. – Гамбургера потрясите, может, он кого назовет. А мне пора возвращаться к делу доктора Филиппова. Развлекся, и будет.

Лыков дописывал акт дознания. Дело надоело ему до чертиков. С тех пор как он взялся за него, начались разные неприятности. Сыщика пугали ножами, стреляли почти в упор, били кистенем по голове и сбросили в Неву. Скорее закончить, и в Нефедьевку. Через два дня Плеве возвращается из Саровской пустыни, доложить ему все и попроситься в отпуск… Титус пишет, что в Ветлуге, прямо напротив имения, поймали судака длиной два аршина![39] Сам управляющий нашел в Лапшанге хорошую яму, где живет хариус. А на третьем кордоне объездчики ругаются: надоела росомаха, разоряет припасы. Приехать, и поохотиться, и порыбачить…

Вдруг в дверь постучали, и просунулась усатая голова служителя:

– Ваше высокоблагородие, вас посетитель дожидается.

– Где? Какой посетитель?

– Одет как иностранец, а по-русски шпарит хорошо. Стоит в вестибюле. Вот еще… Просил передать.

Служитель вручил Алексею Николаевичу визитную карточку и маленький конверт. Тот взглянул на бумагу с золотым обрезом. Что за чудеса? На карточке значилось: «Джейкоб Мак-Алай, коммандер, помощник военно-морского агента Северо-Американских Соединенных Штатов». Зачем Лыков понадобился заморским людям? А что в конверте? Он открыл его, вытряс содержимое на ладонь, и сердце его больно сжалось.

Это был его фамильный крест. Двадцать лет назад в Забайкалье Лыков своими руками надел крест на шею Якову Недашевскому, известному в уголовных кругах как Челубей. Тот уезжал из России навсегда и взамен отдал свой[40]. Он и сейчас был на сыщике. Конверт мог означать только одно: Яков погиб, и кто-то по предсмертной его просьбе явился вернуть крест первому владельцу.

Не чуя ног, Алексей Николаевич помчался вниз. Слетел с лестницы, готовый к худшему, и вдруг замер. В вестибюле стоял и смотрел на него сам Недашевский! Живой и здоровый, только постаревший на двадцать лет.

– Яша!!! Живой…

– Живой, Леш, живой. И ты, слава богу…

– Слава богу!

Друзья обнялись так, что, казалось, сломают друг другу ребра.

– Есть еще силенка, – охнул Челубей. – Отпусти, придушишь!

– Черт неудельный, зачем меня напугал? Я уж подумал… Сам знаешь, что в таких случаях думают.

Лыков бегал вокруг рослого красавца, осматривал, как статую, дергал за рукав и болтал без умолку:

– А что за Мак… чего уж там написано? Коммандер какой-то. Это что за гусь? Старший по команде?

– Коммандер – это чин в американском военном флоте. Равен нашему капитану второго ранга. А Мак-Алай – это я и есть. Так меня теперь зовут.

Тон у Якова был такой, что Алексей Николаевич без разговоров повел его в кабинет. Усадил на диван и велел:

– Рассказывай.

– Правду?