Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650-1945 - Карл Деметр

Среди последних был Зеект. Он занимал пост главы штаба, и в марте 1920 года Зеект занял место Рейнхардта. При Зеекте начался второй этап – период, в котором был построен рейхсвер и когда он приобрел отчетливые черты в глазах общественности. Именно на этом этапе, когда казалось, что все худшее удалось преодолеть и под ногами можно было обрести твердую почву, скрытое напряжение, тлевшее в офицерском корпусе, стало проявляться в его отношении к миру (имеется в виду Версальский договор 1648 года), который вызвал существование нового государства. И вскоре это напряжение сделалось заметным и острым. Оно проявлялось, например, в проблеме так называемых «свободных корпусов»[29], офицеры которых теперь вступали в рейхсвер. Они не поднялись выше местных путчей, которые устраивались то тут, то там. Однако был очевиден факт, что впервые за прусско-германскую историю, начиная с «дикого, отчаянного набега в Лютцове в 1813 году» (эпизод в освободительной войне против Наполеона), офицеры попытались повлиять на политику. Более того, они часто вели себя как ландскнехты, а рейхсвер быстро разглядел, что они могут стать угрозой для структуры, которую затевало военное ведомство. И они избавились от «свободных корпусов». Однако были и другие офицеры, во всяком случае, согласно рапортам, те молодые люди, которые служили в траншеях и думали, что их роль – воплотить принципы Макиавелли на практике. Между тем такие амбиции привели их к прямому столкновению со стандартами старшего командующего офицерства, которые были взращены имперской армией.

Однако в последней также имелись свои политические проблемы. Вплоть до начала войны существовала сильная враждебность (которую можно понять) между офицерским корпусом и социал-демократами. Когда последние проголосовали за необходимые для войны суммы денег на решающей сессии 4 августа 1914 года, томагавки вроде бы зарыли. В траншеях и под артиллерийским обстрелом у обеих партий были иные заботы, а некоторое примирение было порождено их общей службой и самопожертвованием. Более того, определенное количество социал-демократов получили назначения – о таком невозможно было бы даже подумать до 1914 года. Эти примиряющие факторы принесли дальнейшие плоды и после революции, когда армейское командование сочло возможным сотрудничать с народными представителями. В бурное время гражданской войны обе группы сумели положиться друг на друга ради достижения единства рейха и в борьбе с большевизмом. Во время ноябрьской революции офицеры были разоблачены как «члены и представители капиталистического класса», однако теперь обе партии работали в тесной дружбе друг с другом. И все же обида, нанесенная офицерам, оставила после себя жало, и это отчасти стало причиной, почему основная масса офицеров, разумеется выходцев из старой армии, теперь вновь подспудно бурлила «настоящей старопрусской раздражительностью» против парламента, демократии и всей их деятельности. Разумеется, военное поражение, революция и гражданская война – все это повлияло на то, чтобы возбудить в офицерах традиционную неприязнь. Они искали иных способов компенсировать унижения, обрушившиеся на них с 1918 года, и постепенно их оценка произошедшего с ними остановилась на мифе о «кинжале в спину». Основная ответственность за их поражение, таким образом, была переложена на политиков левого крыла – тех самых людей, в руках которых теперь находились бразды правления.

Тот же менталитет подобным образом обернулся против немцев, подписавших Версальский мирный договор, за его суровые условия по разоружению, что особенно затронуло рядовых офицеров. Таковы были противоборствующие чувства с обеих сторон во время Капповского путча и в последовавших контрмерах. Другие аспекты и результаты этого дела здесь исследовать не обязательно. О чем стоит упомянуть – это двусмысленное заявление Зеекта о том, что «рейхсвер не станет стрелять по рейхстагу». То, что оно выражало, – это намеренная политика «выжидай и смотри», и ей суждено было стать типичной линией поведения генералов рейхсвера и, несомненно, большинства офицеров по отношению к Веймарской республике, а позднее – и к Третьему рейху. Это не означает, что у рейхсвера и офицерского корпуса, которые постоянно «ждали, чтобы посмотреть», были шансы на государственный переворот. Напротив, опыт идиотского Капповского путча вместе с воспоминаниями о губительной революции 1918 года, несомненно, заставили их отвергать все мысли о вооруженном восстании. Одна только дисциплина – эта высшая добродетель, о которой Зеект всегда молил для своих офицеров, – уже запрещала всякого рода «мятежи». Таким образом, единственным логическим ходом для него было запретить какую-либо партийную политику в рейхсвере в то время, когда свободно действовали разрушительные силы, а офицерский корпус обхаживали как правые, так и левые. Даже социал-демократ Носке, будучи летом 1919 года министром рейхсвера, запретил всяческую политическую пропаганду в казармах. Либеральные взгляды Рейнхардта были аналогичными. И в глазах Зеекта при существующих обстоятельствах не было ничего более значительного, чем вопрос жизни и смерти для рейхсвера и для тех, кто был более всех ответственен за то, чтобы не допускать в казармы всякого рода «политиков».

Разумеется, при монархии эти старшие офицеры в любом случае заражались политикой. А теперь, вместо культа монархии, насаждалась идея «фатерланда» – государства, власти которого офицер был обязан подчиняться. Мысль о том, что офицерство является «верхней партией», была включена в закон от рейхсвере от 31 марта 1921 года, который, естественно, соответствовал Версальскому договору. Самый первый проект его был написан в последние недели 1919 года, то есть перед Капповским путчем. Закон 1921 года оставался в силе ровно четырнадцать лет, то есть до 31 марта 1935 года. Многие основные вопросы внутренней организации, естественно, не могли быть охвачены текстом закона. Главными были «Принципы обучения в армии», включая офицеров. Следовательно, сразу же, в начале 1921 года, Зеект выдвинул эти принципы в форме основополагающего приказа, который представлял собой непреходящую ценность и как военный документ, и как один из примечательных моментов германской истории (приложение 28). Годом позже, 6 апреля 1922 года, старые армейские «Артикулы войны» были пересмотрены и заново изданы как «Профессиональные обязанности германского солдата». Оба этих документа отчетливо показывали, что военная политика была направлена на то, чтобы твердо поставить армию на служение высшей власти.

Тем не менее такая политика и успехи, которые ей сопутствовали, были дважды оспорены группами младших офицеров уже при жизни Веймарской республики. Первым выступлением был «гитлеровский путч» 8 ноября 1923 года в Мюнхене, в так называемой «столице движения», «штаб-квартире порядка в рейхе». В его политической атмосфере доминировало крайне правое крыло, и Мюнхен стал городом, где национал-социалисты одержали свою первую победу. Особенно отличился мюнхенский гарнизон, где баварский дух явно взял верх над прусской традицией, которую поддерживало армейское командование в Берлине. Призыв о помощи, который написал некий лейтенант 22 октября 1923 года (приложение 29), дает представление о политической атмосфере, царившей в то время в Мюнхене. Этот документ показывает, хотя по этому поводу существуют и другие мнения, что Мюнхенская пехотная школа, куда стекались молодые офицеры со всей страны, также была серьезно заражена. В любом случае похоже, что практически весь персонал школы принимал участие в «гитлеровском путче», хотя он делал это, будучи введенным в заблуждение бывшим офицером «свободного корпуса», лейтенантом Россбахом. Он заявил, что школу призвал к действиям генерал Людендорф, который в то время еще пользовался высоким авторитетом. Зеект назвал участников «мятежниками» во время их второго выступления, инцидент привел к тому, что школа из объятого заразой Мюнхена была перенесена в Дрезден. «Гитлеровский путч» обернулся крахом, и главная причина этого заключалась, скорее всего, в том, что командующий гарнизоном фон Лоссов и другие главные носители военной и гражданской власти не поддались панике и сумели удержать дисциплину. Тем не менее это дело пробило первую явную брешь в разрекламированной претензии офицерского корпуса на то, что он стоит «над партией», т. е. над политикой.