В любви и на войне - Лиз Тренау

– Мой муж, Берти. Он потерял палец, упав с мотоцикла друга. Левый указательный палец. Как вы думаете, это может быть?..

– Есть только один способ выяснить, – сказал Табби. – Давай-ка, возьми меня под руку. Уже близко.

Теперь она видела это так отчетливо с такой несокрушимой уверенностью. Это должен быть именно ее муж! Его лицо осветится узнаванием, когда он поднимет взгляд и увидит, как она идет к нему в больничной палате. Она упадет в его объятия и заплачет. Я иду к тебе, Берти!

* * *

В здании монастыря была весьма строгая, мрачная атмосфера: серые каменные стены, стрельчатые готические окна, как в церкви викторианской эпохи. Поднявшись по ступеням на высокое арочное крыльцо, Табби дернул ржавую цепь, и дверной колокол эхом разнесся по длинным коридорам. Руби пыталась справиться с охватившим ее волнением. «Сохраняй спокойствие, дыши глубже», – уговаривала она себя.

Прошло несколько невыносимо долгих минут, наконец дверь открыла монахиня в твердо накрахмаленном головном уборе. Крошечная и сгорбленная, она опиралась на палку. Сначала монахиня с подозрением уставилась на них, но затем признала Табби, и ее маленькие темные глазки потеплели. Старушка пригласила их войти и провела за собой. Шагая мучительно медленно, они прошли три коридора, поднялись на два пролета каменных ступеней. Чем дальше они шли, тем больше Руби убеждалась, что человек на больничной койке окажется именно Берти, и тем сильнее боялась обнаружить, что это не так.

Если не считать почти невыносимого запаха дегтярного мыла и дезинфицирующих средств, это помещение совсем не походило на больничные покои, в которых она бывала: ни сестер милосердия, разносящих накрытые крышками эмалированные блюда, ни врачей в белых халатах с разлетающимися полами, спешащих оказать экстренную помощь следующему больному, ни встревоженных родственников, толпящихся в коридоре. Она не видела никого из персонала, и, судя по всему, они с Табби оказались единственными посетителями. С лестничной площадки первого этажа через открытые дверные проемы справа, слева и прямо перед ними тянулись огромные палаты с длинными рядами коек по обе стороны от прохода. Все эти кровати были застелены снежно-белыми простынями, и все они пустовали.

– Монахини проделали огромную работу во время войны, – прошептал Табби. – Тут расположены еще три такие же палаты на верхнем этаже, и они могли выхаживать одновременно до трехсот раненых. Но теперь, слава богу, у них почти нет пациентов, только местные жители и изредка такие несчастные, как наш англичанин. Он вон там.

Ноги Руби, казалось, двигались сами по себе: она не шла, а словно плыла. Сейчас, когда они вот-вот встретятся, у нее в голове не было ни одной мысли. Там, впереди, в конце длинной белой палаты, одна кровать была занята.

Еще до того, как она смогла рассмотреть его лицо, она почувствовала, как тяжесть разочарования наваливается на ее плечи. Мужчина, сейчас чисто выбритый, постриженный и гладко причесанный, сидел на кровати совершенно неподвижно, сложив руки на простыне перед собой. Но она знала – очень хорошо знала, как сидит ее Берти, как он держит голову, как он складывает руки, как развернуты его плечи. И это определенно был не он.

Разочарование было подобно удару молотка; она чувствовала головокружение и тошноту, ее охватило искушение убежать из палаты, из больницы, подальше от всех своих глупых надежд, наивных, смехотворных фантазий, вообще прочь из Хоппештадта. Это было так несправедливо – она так сильно верила, что вот-вот найдет Берти живым. А теперь перед ней оказался незнакомец, и она понятия не имела, как реагировать.

Когда они подошли к кровати, больной, казалось, едва заметил их. Его глаза, открытые неестественно широко, смотрели в пространство, выражение его лица было каким-то бессмысленным.

– Доброе утро, друг мой. Как ты себя чувствуешь сегодня? – спросил Табби.

Человек вздрогнул и часто-часто заморгал. Челюсть двигалась, когда он попытался что-то произнести. «Э… э… э…», – и его тело затряслось от напряжения, голова задергалась, руки вцепились в простыню. Руби заметила, что на мизинце правой руки не хватало одной фаланги.

Табби сел рядом с кроватью и положил свою широкую пухлую руку на нервно стиснутый кулак бедолаги.

– Все хорошо, друг мой. Не пытайся говорить. Просто кивни или помотай головой, если сможешь. Речь довольно скоро вернется. – Спустя несколько секунд руки больного замерли, его тело немного расслабилось, на лице появилось отсутствующее выражение, взгляд стал пустым, рассеянным. Руби села на стул с другой стороны от больного. Когда его взгляд медленно переместился в ее сторону, она заметила, что на фоне неестественной бледности свежевыбритых щек его глаза были ясными и удивительно ярко-синими, как васильки. Его лицо можно было бы назвать красивым, не будь оно искажено душевной болью. Несмотря на свое собственное разочарование, она смогла рассмотреть в этом несчастном человеческое существо.

Этот человек пусть и не ее Берти, но он, несомненно, чей-то сын, брат или муж. И его семья сейчас где-то там, дома, занимается своими повседневными делами, не подозревая, что он все еще жив. Должно быть, его очень любили и искренне оплакивали, когда узнали, что он пропал. Но вот он сидит тут, у него есть будущее, он выжил вопреки всему. Можно представить себе их радость, когда они узнают, что он жив! Теперь только нужно их найти и привезти его домой как можно скорее.

– Здравствуйте, – сказала она, стараясь говорить ровно и медленно, подражая успокаивающему тону капеллана. – Не могли бы вы назвать нам свое имя?

Казалось, он собрался с мыслями, глубоко вздохнул и попытался выдавить какое-то слово. Но все, что у него получилось, – «Джи…джи…» Он боролся еще несколько секунд, но потом отчаялся, задыхаясь от разочарования. Руби улыбнулась ему снова, пытаясь прочесть что-то в его лице.

– У тебя дома есть родственники? К кому мы могли бы обратиться? – спросил Табби.

Мужчина энергично покачал головой, тело его непроизвольно задергалось, словно в судорогах, потом эти рывки внезапно утихли, он перевел взгляд куда-то за спину Табби в сторону дверного проема. Они обернулись и увидели пожилого невысокого дородного человека и женщину, одетую в черное. Их задержала в дверях все та же маленькая монахиня, не позволяя войти. Табби встал, подошел к ним, задал несколько вопросов и сказал что-то монахине. Спустя мгновение стало ясно, что он все ей объяснил, потому что она заметно смягчилась.

Он провел пожилую пару к кровати.

– Эти прекрасные люди – фермеры, они приютили нашего друга, – объяснил он. – Когда он исчез несколько недель назад, они слишком опасались за собственную безопасность, чтобы искать его. Я заверил их, что мы не причиним вреда парню.

Руби по очереди пожала им руки.

– Они принесли вот это, – Табби протянул простой коричневый восьмигранный солдатский жетон – точно такой, какой был у Берти. Священник осмотрел его, прищурившись, сквозь толстые круглые очки. Повертев его и так и этак, он протянул жетон Руби.