В любви и на войне - Лиз Тренау

– Но где же будут жить люди?

– По-моему, это просто смешно.

– Наше правительство так это не оставит.

– Архитекторы уже составляют планы.

– Благодарение Господу за это! Теперь мы просто должны получить деньги, чтобы это все оплатить.

По мере того как она продвигалась к началу очереди, сплетни приняли другое направление. Она уловила имя Вермюлена и прислушалась внимательнее – речь шла о пекаре, брате хозяина их гостиницы. Потом она услышала о ком-то по имени Питерс. Говорили, что он – сущее наказание для жены, пропивает все деньги, которые удается заработать, обирая туристов. Должно быть, речь шла о той самой паре, которая угрожала Марте с сыном на ее глазах.

– Чем могу помочь? – почтальон повторил, сначала по-фламандски, потом по-французски. Элис так увлеклась подслушиванием разговоров, что не заметила, как подошла ее очередь.

– Простите, у вас есть телеграмма для Элис Палмер? – на самом деле она не ожидала, что для нее что-то будет. Но, возможно, если бы отец действовал быстро и если бы канадцы так же быстро ответили ему, он мог бы уже что-то узнать. Поэтому она слегка удивилась, когда служащий сунул руку в ячейку, обозначенную буквой «П», и вытащил желтый конверт.

– Распишитесь здесь, пожалуйста.

Выйдя на улицу, Элис дрожащими руками разорвала конверт. Опасаясь отрицательного ответа или, как минимум, сообщения «Пока никаких новостей», она едва могла поверить своим глазам:

КАНАДЦЫ ГОВОРЯТ СЭМЮЭЛЬ ПИЛИГРИМ АДРЕС НЕИЗВЕСТЕН НО ДР СОВПАДАЕТ ТАК ЧТО ВЕРОЯТНО ЭТО НАШ СЭМ ТЧК ПОГИБ 30 ОКТ 1917 МЫ СКОРБИМ СООБЩУ ГДЕ ПОХОРОНЕН ЗАВТРА ПАПА ТЧК

У нее кружилась голова. Что такое ДР? Какое-то сокращение, возможно, военный термин? Она перебрала в уме слова, которые начинаются с этих букв. Потом до нее дошло: дата рождения. Наверное, именно так. Когда Сэм записывался в канадский корпус, он дал ненастоящий адрес, но не стал менять дату рождения. Значит, это действительно был он, похожий почерк, та же дата рождения, имя, которое имеет то же значение. Она невольно вскрикнула. Значит, она его все-таки нашла! Наконец-то!

Только прочитав телеграмму снова, она вдруг осознала, что там написано: «погиб 30 октября 1917 года». Если это был ее Сэм, значит, он не выжил. Сэм погиб. От шока у нее перехватило дыхание, и она согнулась пополам, пытаясь отдышаться. Пока причины его исчезновения оставались невыясненными, она цеплялась за слабую надежду, что он все еще может быть жив. Возможно, контужен или боится вернуться домой, не смирившись с будущим без своей любимой Амелии. Или у него просто нет денег, чтобы пересечь Атлантический океан. Причин могло быть множество.

Поэтому последние годы каждый день, почти каждый час она думала о нем, лелея надежду, что сможет каким-то образом найти его живым. Это не было лишено смысла, повторяла она себе. Взять хотя бы того пациента, которого Табби пошел навестить в больнице. Или Фредди, который прячется от своего будущего здесь, в месте, где все напоминает ему о горьком прошлом.

Последние несколько месяцев она репетировала эти и другие сценарии. Но теперь ни один из них не подходил. Если Сэм Пилигрим – действительно ее брат, а совпадений было слишком много, чтобы это отрицать, то слабая надежда, которую она питала все эти годы, оказалась напрасной.

Девушка с трудом добрела до фонарного столба, чтобы опереться о него, и прижалась лбом к холодному металлу. На нее накатил прежний гнев. Как он мог быть таким эгоистичным? Отправился на войну, самоубийца! Как он мог уйти, не попрощавшись? Да еще под чужим именем, настолько тщательно заметая следы, что они могли вообще никогда не найти его и не узнать, что с ним случилось. И как ей простить его за то, что он заставил их всех так страдать?

Теперь его не стало. Он ушел навсегда. Она больше никогда его не увидит, никогда не будет их полуночных разговоров, вечеров, когда они надирались отцовским портвейном и делились друг с другом сокровенными секретами. Она никогда не увидит, как он превращается в настоящего зрелого мужчину, как снова влюбится, заведет детишек, а потом у него появятся внуки. Она не могла себе представить жизнь без него, без своего младшего братишки, который всегда был рядом.

Она была слишком потрясена, чтобы плакать. Как раненое животное, она инстинктивно хотела спрятаться где-нибудь, побыть в одиночестве. Она вернется в гостиницу, уединится в своем номере, откроет ту бутылку бренди и попытается справиться с горем – только после этого она сможет смириться с окружающей действительностью.

Все остальное не имело значения.

Руби с лихорадочным предвкушением ждала новостей, с тех пор как Табби упомянул об англичанине в больнице.

Теперь она беспокойно сидела в вестибюле отеля. Часы пробили три, и с каждой минутой Руби было все труднее дышать от нетерпения. Конечно, всего один шанс на миллион, что это окажется именно Берти. А может, и того меньше. Она не смела надеяться, но сейчас, совсем скоро, все выяснится.

Каково это – быть раненым, лежать на больничной койке, страдать от боли, ничего не понимая, не имея возможности общаться, и напряженно ожидать, что произойдет дальше? Какие ужасы ему довелось увидеть? Какие чудовищные испытания пришлось пережить? Если он дезертир, то насколько же ему было страшно, что он рискнул убежать, даже зная, что если его поймают, то расстреляют свои же соотечественники.

И что произошло с ним потом? Она пыталась представить себе людей, которые приняли его, заботились о нем, делили с ним кров и свои скудные запасы еды, рискуя, возможно, собственной безопасностью. Что за святые люди эти неизвестные благодетели!

Наконец появился Табби, взволнованный, красный, с потным лицом. Он извинился за опоздание.

– Не беспокойтесь, – успокоила она его. – Я понимаю, что вы – человек занятой.

– Ты готова встретиться с моим бородатым другом, дочь моя? Он в довольно плохом состоянии, знаешь ли. Контузия. Ты должна быть к этому готова, – предупредил священник, пока они шли через площадь.

– Я едва осмеливаюсь спросить, – запыхавшись, выговорила Руби, еле поспевая за широкими шагами капеллана. – А как он выглядит?

– Боюсь, под бородой трудно сказать. Но, конечно, он ужасно худой.

– У него какие-нибудь физические увечья есть?

– Ничего особенного, – ответил Табби. – Повязок нет. У него нет одной фаланги на пальце, но это, похоже, старое ранение.

Нет фаланги! У нее словно разом вышел весь воздух из легких, и она резко остановилась. Табби обернулся к ней.

– Девочка моя, да ты побледнела как полотно! – Он подошел к ней и взял ее под локоть. – Дыши глубоко. Вот так, хорошо. Медленнее. Я что-то не то сказал?

– На каком пальце? – только и смогла выдавить она.

Он выглядел озадаченным.

– Я не могу точно вспомнить, дорогая. Почему ты спрашиваешь?