Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери

– Я договорилась, чтобы меня поселили на одном этаже с вами. Давайте включим воду в ванной и будем говорить очень тихо.

Мы уселись на пол рядом с ванной и, как преступницы, начали разговаривать, едва слышно шепча друг другу на ухо:

– Ах, как здорово, что вы зашли ко мне…

– У меня тоже хандра. Я не имею права ни с кем разговаривать.

– То есть из-за меня вы можете потерять работу?

– Нет, – с горькой улыбкой ответила она… – Скорее жизнь. Как мне надоело шпионить. Это даже не опасно. Это скучно…

Я очень испугалась, когда узнала, что напротив меня сидит человек, чья работа заключается в том, чтобы доносить на других. И ей кажется это всего лишь скучным… Из чемоданчика она достала бутылку ликера и разлила в два стакана.

– Понимаю, вы брезгуете выпивать со шпионкой, да? Я же вижу. Но за это хорошо платят. Если хотите совета, оставайтесь в Испании. Вы свободно говорите по-испански, по-французски, по-английски. Вы можете получить приличную зарплату, сделать небольшое состояние и уехать после войны. Я, впрочем, знаю, что она долго не продлится. И потом, так мы сможем работать вместе…

Я сделала всего лишь глоток ее пойла, которое пахло довольно странно. Я на удивление плохо стала различать ее слова. И поняла, что в ликер подмешан сильный наркотик и она хочет обыскать мои чемоданы… Я продемонстрировала незаурядные способности, когда прятала деньги в багаже, возможно, поэтому она предположила, что я скрываю еще и чертежи. Вспомнив кадры из шпионских боевиков, я запаниковала. Какое действие произведет на меня наркотик? Я приложила все усилия, чтобы быстро принять решение. Она привыкла к наркотику, так что на нее он не действует. Она решила во что бы то ни стало тщательно перетряхнуть мои чемоданы. Так как у меня не было ничего компрометирующего, я сочла за лучшее позволить ей это сделать. Я сказала, что мне надо спуститься в гостиничную аптеку купить какую-то косметику и если я задержусь на несколько минут, то пусть она наберется терпения и подождет меня. Я добавила, что обещала брюнету, обедавшему за соседним столиком, поболтать с ним в холле, но это ненадолго. Она рассмеялась и, как мне показалось, произнесла что-то вроде:

– Можешь возвращаться быстро, потому что я тоже умею работать быстро…

Когда я собиралась уходить, она протянула мне стакан холодной воды и сказала:

– Выпей залпом.

Когда я вернулась, в номере никого не было. Я нашла только записку по-испански: «Ты мне очень нравишься, потому что ты не дура. Спасибо. Не беспокойся насчет поездки в Португалию. Ты улетишь завтра». Подпись: «Лилиан».

Ветреным днем самолет приземлился в Лиссабоне. Я не чувствовала своего тела. Мои конечности не слушались меня, я опьянела от усталости и волнений. Спускаясь по трапу, я подвернула лодыжку и в Португалии все время хромала…

Вечером накануне моего – наконец-то – отъезда мне удалось дозвониться до Тонио, но поговорить мы не смогли, так как было запрещено использовать какой-либо язык, кроме английского, которого Тонио не знал. Я слышала только: «Консуэло» – и отвечала: «Тонио». Телефонистки еще несколько минут не прерывали связь, но мы оставались немы, как робкие влюбленные…

Когда пришло время садиться на корабль, прошел слух, что на борту что-то загорелось и мы сможем отплыть только на следующее утро. Многие пассажиры с женами, детьми и багажом вернулись домой. Но так как я не заметила дыма, то решила остаться около корабля и подождать развязки. И была вознаграждена, так как мы вышли из порта.

В течение всего путешествия мы были лишены электрического света. Запрещалось пользоваться спичками, фотоаппаратами. Каждое утро в серой зимней воде мы видели куски дерева – обломки кораблей, уничтоженных несколько ночей назад или даже этой ночью, пока мы спали на палубе, где два или три раза нас будил колокол. Это была учебная тревога, чтобы мы постоянно находились в боевой готовности, отработали упражнение «спасайся-кто-может» и научились спокойно садиться в спасательную шлюпку, в случае если мины, которыми пугали нас по немецкому радио, застигнут врасплох наш корабль в открытом море. Среди пассажиров ползли самые нелепые слухи: судно не утонет, потому что оно перевозит шпионов в Америку. Самые дерзкие фантазеры даже утверждали, что вся команда – шайка шпионов… Говорили еще, что корабельная тюрьма переполнена пассажирами и что число людей, спящих на палубе, уменьшается отнюдь не из-за морской болезни… Я знала, что на самом деле капитан без снисхождения относился к тем, кто нарушал правила и зажигал электрическую лампу или даже спичку… Однако нас объединяло странное чувство безопасности, мы не боялись.

Когда мы подплыли к Бермудам, моя беременная соседка родила прямо на палубе, в полной темноте. Врач исполнил свой долг – роды были трудными, это оказались близнецы, девочки, мать радостно называла их Бермудками. Наши близнецы стали главным событием дня. Когда корабль зашел в порт, нам не позволили сойти на берег. Мы много дней оставались на борту, потому что это было последнее американское судно, вышедшее из Лиссабона с начала войны. Приказы были категоричны, все книги и письма, находившиеся в багаже пассажиров, собирались досматривать… Каждый из нас должен был представить по первому требованию все свои бумаги. На корабле вместе с нами путешествовал известный французский ученый Жан Перрен. У него конфисковали все его вычисления, все расчеты. Он в отчаянии смотрел, как их мнут бесцеремонные руки. Стихи тоже вызывали немалые подозрения, равно как и географические карты или даже рисунки на полях, когда какая-то прочитанная фраза вызвала к жизни оригинальный образ. Мы все боялись, что нас высадят на Бермудах. Мы уже так настрадались во Франции, что чувствовали себя провинившимися. Так прошли три тревожных дня, но дотошный обыск ученых и писателей подтвердил, что они абсолютно чисты.

Мы снова пустились в путь.

Каждый час приближал меня к Тонио…

Дни стали холоднее и серее. Приближалась зима, когда впереди наконец показался Нью-Йорк. Мы плыли на север. Вода казалась более плотной, почти стальной, корабль медленно двигался в сторону огней большого города, отражавшихся в облаках. У нас не осталось ни мыслей, ни вообще способности думать. Нам, пассажирам, уже нечего было сказать друг другу, наши связи оборвались здесь, и мы торопились сойти на берег: последние минуты всегда самые тяжелые.

Меня пригласили к столу офицеров, которые проверяли паспорта, пока мы еще находились в мутных водах залива. Это всегда неприятные мгновения, вам задают вопросы, проверяя, вы ли это, сличают вашу подпись…

Корабль не двигался. Никто не произносил ни слова. Я восхищалась организацией высадки – американский порядок стал первым нашим впечатлением по прибытии. Мы, бедные заблудшие овечки, затерянные в буре по ту сторону Атлантики, по прихоти судьбы оказались на твердой земле.

Я подружилась с одним из пассажиров, С., мужчиной лет сорока, загорелым португальцем, веселым, уравновешенным здоровяком. Он ехал к жене, которую нежно любил. Не проходило дня, чтобы он не показывал фотографию – ее и ее котенка. Он улыбался и смущенно говорил мне: