Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери

Меня принял Бернар Зерфюсс, молодой лауреат Римской премии:

– Нам надо взяться за руки, Долорес. Создать цепочку. И мы станем сильнее… Вот увидишь, Оппед – это все и ничто… Это наше сердце и наша сила. Наша цивилизация исчезает, но она оставляет нам свои заветы. Она привила нам вкус к формам, к рисунку. Видишь ли, когда мир рушится, когда повсюду одни руины, единственные, на кого можно рассчитывать, это рабочие или художники – в общем, люди, которые умеют созидать…

Огни заката играли на контрфорсах и стенах с высокими стрельчатыми окнами. В лучах света вырисовалось потрясающее нагромождение гигантских камней, а до самого горизонта тянулись чистые голубоватые линии Люберона.

Это был Оппед.

Я ходила в деревянных башмаках, которые хотела привезти в Нью-Йорк, где ты, Тонио, тогда был, чтобы показать их тебе.

Я научилась жить в Оппеде. Я считала, что знаю все, всему научилась на кофейных плантациях своего отца, но мне оставалось применить эти навыки на практике. Я задавалась тысячей вопросов, и все они крутились вокруг тебя, и когда я смотрела на орлов, парящих в небе над замком, влетавших через порталы и вылетавших через окна, я думала, где же ты сейчас. Но я знала, что ты в безопасности, в Америке, я каждый день ждала от тебя весточки, больше всего я любила твои телеграммы – безумные, встревоженные, полные любви.

Благодарю вас, ангел мой, вы и не знали, что значили для меня эти телеграммы. Вы называли меня «Консуэло, возлюбленная моя». Вы говорили, что пребываете в отчаянии от того, что Рождество придется встречать вдали от меня, что вы состарились на сто лет только от мыслей обо мне, и уверяли, что любите меня больше, чем когда-либо. «Будьте уверены в моей любви», – писали вы.

Я все еще вспоминала нашу последнюю встречу: когда я сообщила вам, что поеду жить в Оппед, вы сказали Бернару: «Оставляю вам свою жену, доверяю ее вам, заботьтесь о ней, вы будете отвечать, если с ней что-нибудь случится». И тогда Бернар заявил вам: «Послушайте, если вы действительно настолько дорожите своей женой, забудьте про свою поездку в Америку и оставайтесь с нами, мы организуем сопротивление здесь, среди камней, хранящих молчание». Но мы не смогли тебя удержать. Я осталась в Оппеде одна. Я гордилась тем, что живу здесь: наша коммуна разбудила камни.

Я проводила время, сочиняя вам письма, не знаю, дошли ли они до вас. Я получала в ответ только телеграммы. Все эти весточки воскрешали меня вместе с вами, заставляли понять, что же нас объединяло.

Но и то, что нас разлучало. Прежде всего красавица Э. А ведь она была когда-то моей подругой. Однажды я попросила вас прочесть ее рукопись: «Возьмите эту рукопись, она меня растрогала». Тогда она была очаровательна по отношению ко мне: так ведут себя все женщины с супругой того, кого намереваются соблазнить, и я даже дала ей свой шлем, чтобы она покаталась на нашем самолетике, чтобы вы научили ее летать… Я не ревновала к ней, я никогда не думала, что вы измените мне с ней, даже сейчас я не верю, что вы изменили мне. Я верила в большую дружбу, не хотела слушать злобные сплетни. Однажды вы сказали мне: «Послушайте, жена моя, я часто выхожу в свет в одиночестве, я ужинаю с довольно экстравагантными людьми, потому что вокруг журнала «Нувель ревю франсез», где вас, впрочем, очень любят, собираются странные типы. Помните, как-то вечером один из гостей затащил вас в библиотеку показать вам свои первые роскошные издания, а также «Влагалище Ирен», что вас так шокировало? Именно поэтому я и не беру вас с собой».

Да, а еще я помню, как некоторые господа пытались запустить мне руки в декольте, а поскольку я была в вечернем платье, оказывать такие знаки внимания им не составляло труда. Я вскрикнула, вы услышали и поспешили мне на помощь, несмотря на то что подруга сидела на полу с гитарой и пела чарующие песни. Она даже распустила волосы и положила голову вам между ног и легонько встряхивала ею. Очаровательная эротическая сценка. Я была слишком молода, я не привыкла к свободе нравов, царящей в артистических кругах Парижа, в high life, и вы посоветовали мне: «Возвращайтесь домой, девочка моя. Я понимаю, некоторые вещи могли вас шокировать, но это естественно. Мне нужна свобода, Консуэло, поэтому оставайтесь дома, вы любите рисовать, даже ночью, я установлю вам свет, в точности такой же, как дневной».

Да, я отстала от жизни, но я помню горечь и беспокойство, когда вы возвращались поздно, чтобы не сказать на рассвете. Ах, Тонио, сколько муки! Я не знала, что лучше для вас: потеряться среди небесных звезд или среди смазливых парижских блондинок…

Для всех этих людей я всегда оставалась маленькой Консуэло, испанкой, женой, устраивающей сцены. Это была неправда, но вы говорили: «Извините, мне пора, иначе жена устроит мне грандиозный скандал». На самом деле вы возвращались, чтобы писать, потому что в Париже вам постоянно не хватало свободного времени. Даже дома вы никогда не бывали в одиночестве, всегда кто-то у вас сидел – женщина ли, мужчина ли, а в четыре часа ночи вы объявляли мне: «Пожалуй, я пройдусь с Леоном Полем Фаргом», – и вы шли пешком до Версаля, гуляли часами, а на рассвете звонили мне: «Приезжайте за нами на машине, у нас нет денег, чтобы взять такси».

Видите, что за жизнь была у меня… Но я не жалуюсь, дорогой, потому что вы не теряли времени, и как только у вас выдавалась свободная минутка, вы работали всюду – даже в уборной, если надо было решать уравнения, связанные с задачами авиации… Господи, быть женой пилота – это профессия, но жена писателя – это жрица!

В нашей жизни были трудности, мое сердце сотрясал ураган, и, чтобы утешить меня, вы клали мне на лоб свои ангельские руки и говорили со мной, произнося священные слова любви, нежности, верности, и все начиналось заново.

– Не ревнуйте, – повторяли вы мне тогда. – Вы же понимаете, мое настоящее призвание – быть писателем. А когда ваши неприятельницы оказывают мне любезность и присылают всякие подарочки – игральные кости из бивней слона, чемодан с выгравированным на нем моим именем, – это трогательно, и, чтобы их отблагодарить, я пишу три-четыре странички, делаю рисуночки, вот и все. Но не бойтесь, я знаю, что вы вынесли за все эти годы, я благодарю вас за это, жена моя, я клятвой связан с вами, так что не слушайте никогда, что болтают люди.

* * *

И вот пришло время и мне чем-нибудь заняться. Нас уже было десять, мы пекли хлеб, пряли шерсть, вязали свитера из старой шерсти, выдернутой из древних матрасов.

Еды у нас было немного, мы бережливо распределяли продукты. Но в мою маленькую головку закралась блестящая мысль. Это было как озарение. Я вспомнила о нашем с Тонио разговоре в По – он рассказывал мне, что немцы скупают у крестьян урожай «на корню». Это означало, что они приобретают еще зеленый виноград и вывозят его, когда он созреет. А так как купюры по 10 000 франков они печатают пачками, им ничего не стоит расплачиваться мешками этих денег. Крестьяне довольны, а немцы могут быть уверены, что таким образом они заставят французов голодать… Мы уже продали крестьянам свои драгоценности и часы (яйца стоили триста франков штука), и теперь нам нечего было есть. Мы питались кусочками спаржи, которые крестьяне оставляли в земле, и дикими дынями. Выживать становилось все труднее. Мы собрались на военный совет с Флораном Маргаритисом и его супругой Элиан, Бернаром Пибулоном и его очаровательной женой, которая тоже изучала архитектуру, Альбертом Божовичем – его брат возглавлял в Нью-Йорке журнал «Вог», но сам он решительно отказывался ехать в Америку и хотел противостоять врагу во Франции. В итоге мы постановили: «Возвращаемся в Париж, потому что здесь выжить невозможно».