Я был адъютантом Гитлера. 1937 - 1945 - Николаус фон Белов

Гитлер не пробыл в Праге и суток. Я сопровождал фюрера на прощальный прием у президента Гахи в его официальной резиденции в Градчанах. Перед глазами у меня все еще стояла ночная сцена в Имперской канцелярии. Теперь Гаха выглядел немного получше. Атмосфера была внешне непринужденной, но в целом прием носил вежливый, преднамеренно отчужденный оттенок. Большего ожидать было нельзя.

Затем автоколонна отправилась назад в Бемиш-Лейпу к спецпоезду. На следующий день он доставил нас через Оломуц в Брно, главный город Моравии, а оттуда – в Вену. На обратном пути в Берлин мы 18 марта сделали промежуточную остановку в Линце и 19-го прибыли в столицу рейха. При встрече фюрера Геринг произнес одну из своих самых пламенных речей; она произвела на меня особенно досадное впечатление.

Во время железнодорожной поездки через Моравию между Гитлером и мною произошел примечательный разговор. Он умиротворенно взирал на ландшафт за окном и, казалось, устремился своими мыслями куда-то вдаль – ситуация, которую мне доводилось нередко наблюдать и раньше. Я выжидал, пока он заговорит, мне было любопытно услышать, что именно занимало его теперь, после завершения истории с Чехословакией. В своих ожиданиях я не ошибся.

Фюрер заговорил об экономическом и сельскохозяйственном приросте рейха; прирост этот значителен и избавляет его от многих забот. Вооружение и оснащение чешской армии дают ему возможность сформировать новые дивизии. Мы должны позаботиться теперь о том, чтобы чешский народ был доволен и чувствовал себя под защитой Великогермаыского рейха хорошо. Нейрат – вот кто пригоден на пост имперского протектора Богемии и Моравии. Он быстро приобретет доверие чехов. Задача – установить там спокойствие и порядок, иначе он, фюрер, не знает, что принесут ближайшие недели. Изолировать поляков стало делом трудным. Они упрямо стоят против соглашения по Данцигу и транспортной связи с Восточной Пруссией и ищут защиту у англичан.

Но заклятым врагом Польши является не Германия, а Россия. И нам тоже однажды грозит огромная опасность с ее стороны. Однако почему послезавтрашний враг не может стать завтрашним другом? И Гитлер продолжил свою мысль: этот вопрос следует продумать весьма основательно. Главная задача – найти сейчас новый путь для новых переговоров с Польшей. Сначала он желает добиться возвращения Мемельской области, а затем на продолжительное время удалиться на Оберзальцберг. Там он сможет спокойно поразмыслить.

Как я установил потом, о России Гитлер до тех пор говорил только с Риббентропом, поскольку ни от кого, включая и военных, я ничего на эту тему не слышал, сам же он о ней ни с кем не разговаривал. Казалось даже, что фюрер от этих планов отказался, ибо только летом я впервые снова услышал кое-что о новой торговой политике и о России.

Когда мы прибыли в Берлин, в Имперской канцелярии опять кишмя кишело любопытствующими. Возникшая ситуация давала достаточный повод для того. Во время поездки д-р Дитрих раздавал свои «белые листки», кроме того, шеф печати поддерживал связь с министерством иностранных дел и получил оттуда сообщение о речи Чемберлена, произнесенной в Бирмингеме 17 марта. В противоположность своей речи 15 марта в палате общин (в которой заявил о незаинтересованности Англии в делах между Берлином и Прагой), британский премьер-министр теперь обличал Гитлера за нарушение договоров и вероломство. Он охарактеризовал предпринятый фюрером шаг как попытку силой добиться мирового господства. Фюрер увидел в этой речи еще одно подтверждение своего предположения. Теперь уже не Чемберлен, а другие люди и другие силы определяли в Англии политику. К ним принадлежал круг тех политических деятелей, в центре которого стояли Черчилль, Идеи и Дафф Купер. Англия и Франция в знак протеста направили Берлину соответствующие ноты, а затем отозвали своих послов. Гитлер ответил такой же контрмерой. Я не забыл одного предположения, которое услышал в те дни. Среди сопровождавших Риббентропа лиц говорили о том, что Чемберлен проводил свою тактику незаинтересованности в Чехии со злонамеренным умыслом. Он хотел поощрить Гитлера на этот шаг, чтобы тем самым заполучить в свои руки средство создать у английского народа антигерманское настроение. Знал ли, и насколько полно, фюрер об этой идее, мне неизвестно.

Гитлеровский шаг против «остатка Чехословакии» популярным среди немецкого народа не стал. Большинство людей, с которыми я говорил, так отзывались о нем: «А было ли это необходимо?». Приходилось часто слышать и ссылку на формулировку фюрера в его речи в «Спортпаласте» 26 сентября 1938 г. в связи с Судетами: это – «его последнее территориальное требование». Гитлера обвиняли в нарушении слова. Это недовольство не осталось незамеченным и им самим. В застольных беседах, в разговорах с партийными чинами, а также в рамках военных совещаний он постоянно возвращался к данной теме, обвиняя англичан в извращении фактов. Мол, «последнее территориальное требование» распространялось на всю Чехословакию, а не только на Судетскую область, и его следовало понимать лишь во взаимосвязи с мирным решением всех проблем национальных меньшинств в данной стране. Чехи же с этими проблемами не справились, а что касается англичан и французов, то в предложенном ими же самими дополнении к Мюнхенскому соглашению никакой гарантии границ Чехословакии они не давали.

В осуществлении своих планов Гитлер сбить себя с намеченного пути не позволил. Только действуя быстро, мог он достигнуть собственных целей без войны – так аргументировал фюрер предпринятые им шаги. Поэтому мы были ошеломлены, когда он дал указание Риббентропу начать политические переговоры с Литвой о возвращении Мемельской области. Кейтелю было поручено принять соответствующие подготовительные меры военного характера. Никаких трудностей не предвиделось. А потому Гитлер, даже не дождавшись результата переговоров, решил выйти в море вместе с военным флотом. 22 марта он отправился в Свинемюнде на борту броненосца «Дойчланд». 23 марта мы на мемельском рейде перешли на торпедный катер и прибыли в Мемель на заранее подготовленное в порту празднование его освобождения. Все шло обычным порядком. Ликование было не очень-то велико, но все же впечатляло. Люди казались уверенными в себе и сердечными. Гитлер держался на удивление спокойно.

А тем временем в Берлине внешняя политика поднимала новую большую волну. В январе Риббентроп возобновил переговоры с Польшей и у него состоялся обстоятельный разговор с польским послом Липским по оставшимся висеть в воздухе вопросам. Поляк все еще находился в шоке от последних событий в Праге и Мемеле и лишь против своей воли выехал в Варшаву с предложениями Риббентропа. Из Лондона дошли известия о том, что поляки стараются получить от англичан заверения насчет более тесного контакта между обеими странами. Подробнее никто ничего об этом не знал, было известно только то, что в палате общин Чемберлен загадочно обмолвился о каких-то переговорах. По поведению Гитлера и Риббентропа можно было заметить: что-то шло не так, как им хотелось. Мы были удивлены тем, что, несмотря на это, Гитлер уехал на несколько дней в Мюнхен и Берхтесгаден: он захотел присутствовать на похоронах имперского фюрера медицины Вагнера.