Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

там до скончания дней. Найдется ли хоть один человек, который защитит меня? Я даже не знаю, достойна ли защиты.

Осталось недолго, и моя судьба решится. Если им удастся связать меня со смертями девочек, я пропала. Мне нужно вернуться в особняк, сделать вид, что мы так и не встретились. Я не толкала их в спины, только пожелала счастья. Я не виновна, а потому должна защитить себя и свое будущее сама.

Оглядевшись, я понимаю, что стою, вцепившись в щербатую стену капеллы. Место, с которого мне так нравилось наблюдать за пансионом и лесом. Место, где я встречалась со Штефаном и где оплакивала Касю. Вокруг крапивные остовы – мертвые и почти неопасные. Я зачерпнула влажной глинистой земли и густо замазала кровавое пятно на чулке. Вдруг кто‑то встретится на моем пути? Я должна быть осторожной.

Семеню в сторону особняка, избегая светлых пятен, которые отбрасывают на голую землю горящие окна. Пригнувшись, миную окна столовой, где младшие девочки протирают столы и скамейки. Меня могли бы увидеть из полуподвальных окон, но я не думаю, что в них кто‑то смотрит.

Наконец я под окнами спален. На стволе старого клена мне знакомы каждый выступ, изгиб, рубец. Воздух загустевает, как ледяные сливки, и легкая морось мгновенно покрывает шершавую кору и мою кожу.

Я быстро взбираюсь на развилку и по толстой ветке, выдержавшей до этого немало спусков и подъемов, подбираюсь к собственному окну. Тонкие сучья со страшным скрежетом царапают стекло, пока я засовываю руку по локоть в приоткрытую форточку и открываю створки. Широкий подоконник, письменный стол. Я на месте. Неужели так просто?

Несмотря на то что я уже в безопасности и довольно далеко от места преступления, тревога меня не отпускает. Сотни назойливых «если» атакуют мой мозг, как рой ос. Не могу сидеть ни минуты, не могу успокоиться.

Клара еще была в сознании. Что, если она выжила? Я должна была позвать доктора! Трусиха, предательница. Но потом в моей голове возникает картинка – кровавый пузырь, лопающийся на губах синеглазой художницы, – и желудок снова подскакивает к горлу. Нет, я ничего уже не могла сделать. Только бежать.

Яростно тру глаза, на них закипают слезы отчаяния и злости.

Как они оказались на башне с громоотводом? Туда никогда не было хода. Но башня так близко к Комнате, что…

Они побывали внутри. Оттуда поднялись в башню, обнялись и спрыгнули. Или что‑то, что ожидало их в комнате все эти годы, то, что исполняло наши мелкие эгоистичные желания, заставило их это сделать. Не могут добровольно умереть те, у кого были мечты и планы на жизнь.

Я сижу на краю Касиной кровати, обхватив себя за голову. Перед глазами плавают сияющие круги. Мне нужно успокоиться.

И мне необходимо срочно пройти в Комнату за черной дверью. Только там я получу ответ на главный вопрос: сошла ли я с ума или есть что‑то неведомое, что погубило всех нас? Сдираю испачканные кровью и глиной чулки и прячу их в тайник под Касиной кроватью. Раньше там лежал ее дневник. Где он сейчас – ума не приложу. Могла засунуть его куда‑то в бреду, а теперь и не вспомнить.

Пансион почти погружен в забытье – здесь остались едва ли дюжина девочек и пять наставниц. Все они хотят окончить здесь семестр.

Окна быстро наливаются кобальтовой синевой, и клочковатый мрак мечется под хлесткими порывами нарастающей бури. Я беспрепятственно пробираюсь мимо танцевального зала, по лестнице на третий этаж и мимо кабинета директрисы в глубь коридора классных комнат. Здесь еще горит свет, до отключения электричества есть еще час или полтора, и мне должно этого хватить.

Черная дверь на своем месте. Ее не закрывают доски – кто‑то снял их, освободил дверь от оков. Может быть, для любопытных покупателей особняка, а может, она освободилась сама. Трясу головой, отгоняя непрошеные мысли. Я должна верить только фактам!

Дверь отзывается на легчайшее прикосновение пальцев и беззвучно проворачивается на петлях. Желтоватый свет электрических ламп касается красных обоев с золотистым узором из листьев, который так впечатлил нас три года назад. Все это игры теней и фантазии. Внутри тоже горит свет – значит, комната всегда была подключена к общей системе.

На самом деле комната совсем небольшая: вытянутая, будто вагон, и с одиноким заложенным оконцем. Здесь на удивление чисто и до безобразия обыденно. Только закрытые белым полотном ящики стоят у стены, но я уже догадываюсь, что в них. Стучу по одному из них сквозь ткань – так и есть, стекло.

Саркофаги восковых фигур, напугавших Касю.

Я почти разочарована, ведь надеялась увидеть мрачный склеп с чучелами животных, дьявольскими узорами на стенах, пыльными фолиантами, полными запретных формул. Здесь же ничего такого. Стены, оклеенные теми же красно-золотистыми обоями, будто в гостиной, стеклянные витрины, поставленные одна на другую.

Выходит, все просто? Кася была нездорова и поделилась своей болезнью со всеми нами: с Даной, Юлией, Марией, Кларой. Со мной. Говорят, безумие заразно. Нет, мне нужны еще доказательства. Ведь я так и не увидела прохода в башню.

Но простукивание стен не дает никаких результатов. Ни двери, ни коридора. Мое время заканчивается.

Придирчиво оглядываю комнату еще раз, и тут кое-что все же привлекает мое внимание. Я приседаю на корточки, убираю ткань, закрывающую витрины, в сторону и вижу светлые полосы на паркете. Чуть меньше метра их толкали по полу. Но зачем?

Я сдергиваю белое покрывало с витрин и на миг все же сжимаюсь от неприязни – под стеклом лежит тело женщины со вскрытым животом и выпирающими матовыми внутренностями. Мне отчетливо видны чуть запыленный лабиринт розовых кишок и симметричные мешочки легких. Над ней в собственном саркофаге покоится обрубок мужчины: ни рук, ни ног, ни кожи.

Мерзость! Кому могло понадобиться держать такие вещи в доме?

Я присматриваюсь к витринам и вижу в зеленоватой глубине то, что искала, – очертания еще одной двери. Кто‑то пользуется ею, а после прикрывает витринами и тканью. Нужно только отодвинуть и попытаться проникнуть за нее. Мне это необходимо, иначе я и вправду свихнусь.

Упираюсь каблуками в пол и начинаю толкать витрины в сторону. Меня пугает мысль о том, что верхняя может свалиться и наделать шума, разбившись. Но стоит верхнему ящику накрениться, я поправляю его положение и продолжаю толкать нижний. Еще немного, еще совсем чуть-чуть! Последним рывком я придвигаю витрины к торцевой стене у окна.

Я слышу стук дождевых капель по жестяному карнизу. Он отвлекает, но я трясу головой. Сейчас не время тонуть, я должна быть здесь и сейчас.

Освободившегося пространства как раз хватает на то, чтобы открыть узенькую дверь, выкрашенную красной краской в тон обоям.

Что же это получается – если девочки вышли через эту дверь, кто‑то вернул витрины на место? Ничего не понимаю, и недоброе предчувствие охватывает меня. Самое ужасное уже произошло, и все же сердце трепещет в самой глотке, руки дрожат, когда я тянусь к латунной ручке.

Дверь открывается без малейшего скрипа. Похоже, кто‑то смазывал петли, чтобы не шуметь. Но кто? За дверью я вижу лестничный пролет. Очень узкий, только на одного человека. Одна лестница ведет вверх, в башенку с громоотводом, а другая спускается вниз. На площадке светло – черные черви проводов тянутся, ничем не прикрытые, под потолком. Отовсюду свисают лохмы паутины.

Не хотела бы я застрять здесь, когда погасят свет. Сколько у меня времени? Тридцать минут? Сорок?

На пыльных ступенях темнеют цепочки следов. Не