Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

могу разобрать, сколько их здесь. Решительно хватаюсь за перила и, не позволяя себе испугаться или опомниться, поднимаюсь по деревянным ступенькам. Они ведут меня по спирали – выше и выше. Наконец я упираюсь головой в ветхий люк, и он легко отворяется. Миг – и я на площадке под островерхой крышей и шпилем. Дождь осыпает меня ледяными иглами.

Девочки были здесь. Отсюда упали, крепко обняв друг друга. Тяжело сглатываю. Неужели они действительно хотели умереть? Или они до того разошлись с реальностью, что верили, будто полетят? Что, черт возьми, они хотели, чтобы я увидела?!

Я слышу какой‑то шум внизу и заставляю себя аккуратно посмотреть за перила башенки.

Нашли. Люди копошатся внизу вокруг черной груды, в которую превратились мои одноклассницы. Боже, мои мертвые одноклассницы, они же все… все умерли! Осталась только я. Меня едва не выворачивает наизнанку. Снова.

Хлесткий ветер доносит до башни отголоски истерических вскриков. Пора убираться.

Держась за стены, спускаюсь обратно. Мне нужно только выбраться наружу, задвинуть витрины на прежнее место, вернуться в свой дортуар и притвориться, что ничего не знаю. Отрицать, отрицать, отрицать. Только так я могу спасти свое будущее.

Я почти толкаю красную дверцу, чтобы вернуться в чулан с восковыми фигурами, когда замечаю еще одну цепочку следов на лестнице. Только это ступени, ведущие вниз. Колебания отнимают у меня только пару секунд. И вот я уже спускаюсь в неизведанное. Стены, отделанные кирпичом, теплые и будто живые, но меня трясет, а зубы лязгают друг о друга. Мой разум кричит – уноси ноги, прячься, лги, чтобы выжить! Но темный инстинкт несет меня все дальше.

По моим ощущениям, я спустилась примерно на уровень второго этажа и вижу скрытый коридор с ответвлениями на правую сторону, уходящий далеко вперед. Свет ламп здесь неверен, он мелко трепещет, словно крылья насекомых, поэтому я одной рукой веду по стене – на случай, если окажусь в полной темноте.

Пальцы вдруг натыкаются на что‑то мягкое, отчего я отдергиваю руку, едва подавив вопль отвращения. Но это всего лишь шерстяная нить. Красная нить, тянущаяся вдоль коридора, провисая на гвоздях, вбитых между кирпичей. Кто‑то ходил по этому коридору в темноте и держался за нее, чтобы не заблудиться.

Я беру эту нить Ариадны и иду дальше. Только бы не встретить здесь того, кто ее оставил.

Выходит, в стенах пансиона прячется настоящий лабиринт стеновых переходов и тайных коридоров. Зачем он мог быть нужен? Может, предыдущие хозяева заставляли прислугу ходить только так, чтобы не показываться господам на глаза? Допустим. Но кому он мог понадобиться сейчас?

Чуть ниже уровня моих глаз я вижу пришпиленный лист бумаги. Скачущим почерком на нем написано:

Бессмыслица.

Мне требуется несколько минут, чтобы понять, почему я не наталкиваюсь на окна, – коридор проложен между этажами, ниже уровня пола, так что человек не задевал нижнюю часть оконной ниши головой. Умно. И неприятно.

Ответвления от коридора заканчивались тупиками. Я заглянула в один из них и увидела в стене нечто похожее на дверной проем, но заложенное кирпичом. Похоже, моя догадка верна и я очутилась в коридорах для слуг – так они могли подавать еду прямо в спальни.

Что‑то белеет дальше по коридору. Я ускоряю шаг и вскоре вижу еще один лист бумаги.

Поворачиваю листок и так и сяк, но не могу взять в толк, о чем там говорится. Какое‑то расписание? Методы, какие‑то цифры. Может, это про ремонт?

– Да-да, успокаивай себя, – ехидно отзывается Данка за моим плечом.

– Это почти конец, – добавляет Кася, опустив голову. – Смирись и прими его.

– Что же мне делать? – шепчу я, чувствуя, как слезы скапливаются в уголках глаз и, непрошеные, текут по обветренным щекам.

– Иди дальше, – хором отвечают все четверо, их блестящие паучьи глаза глядят не мигая.

Не в силах больше видеть их, моих мертвых подруг, моих ненавистных сестер, я быстрым шагом пускаюсь прочь по коридору. Красная нить горит в моих пальцах. На стенах все больше листов, они жмутся друг к другу, трепещут на сквозняке, как сонм белесых личинок в боку мертвой лани. Они исписаны крупными буквами – будто в спешке или в сильном волнении.

Стоит мне вглядеться в эти записки внимательнее, как буквы начинают расплываться, но смысл кислотой прокладывает путь к моему сознанию – это все неспроста. Утираю слезы тыльной стороной ладони и продолжаю вчитываться:

Я вчитываюсь в даты, в небрежные пометки и вдруг понимаю – они обо мне.

Мой недуг, мои страхи, мои кошмары – они все как‑то связаны с этими записками в тайном коридоре? Немыслимо, отвратительно!

В датах, во временных отметках – вся история моей болезни, моих вспышек, мучительных образов, преследовавших меня.

Значит, мне это не казалось. Звуки, от которых я теряла контроль над своим разумом, – это реальность. Они шли из-за стен, они были более чем реальны.

– да это же дата исчезновения Юлии! Юлька – это «образец № 3»?

Она ведь так и написала в последней записке: «Это не в нас, это между нами».

Между стен.

Значит, Юлии все же удалось сбежать и скрыться. Но от кого? Кто присудил нам номера, обезличил и наблюдал исподтишка, как за лабораторными мышами?

Это что, о Дануте? Так она не сама… Мы все – не сами.

Несколько листов пришпилены стопкой, как блокнот. Снимаю их с гвоздя и подношу к глазам. От увиденного меня бросает в пот.

Это рисунки, и на каждом из них я. Раскинутые руки и стиснутые кулаки, спутанные кудрявые волосы, приоткрытый рот и запрокинутая шея – маниакально прорисована каждая жилка, каждая косточка. Согнутые колени, задравшаяся ночная рубашка. Кто‑то пристально смотрел, как я сплю, как страдаю от кошмаров, и рисовал это.

Приваливаюсь к стене, чтобы не упасть – сил нет. Чья‑то жестокая воля вторглась в мою жизнь, чьи‑то пальцы забрались в мой мозг, кто‑то отравил мою душу! Кто это мог быть?!

Я знаю ответ. Он очевиден – эти наблюдения, эта педантичность в записях, мудреные слова, которыми не каждый разбрасывается. Эти мерзкие рисунки… Но мне кажется, что, если я додумаю эту мысль до конца, он непременно возникнет рядом со мной, прямо в этом узком коридоре, и тогда со мной будет кончено. Как было покончено с моими одноклассницами.

– доверительно сообщает мне очередная записка.

– шепчет другая.

– чеканит третья и выскальзывает у меня из рук.

– гласит надпись мелом прямо на стене.

Все это чей‑то ужасный опыт, и остальные девочки стали его жертвами так же, как и я. Нас было шестеро, и он называл нас образцами. Внушал бредовые мысли, галлюцинации и желание умереть. Но для чего?

Не знаю,