Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - Питер Акройд

на крепости больших городов». Городские центры Англии будто застыли в XIX веке, словно часть экспозиции гигантского индустриального музея. При взгляде на преимущественно безработных жителей таких мест Пристли казалось, что война все еще продолжается; все это выглядело вдвойне безотрадным, поскольку многие из встреченных им безработных двадцать лет назад воевали во Франции.

«Земля пособий по безработице» не получала никаких выгод от экономического бума десятилетия. Жители Северной Англии и многие в Мидлендс вовсе не рассматривали тот период как изобильный, описывая его скорее как «голодные 1930-е» или «чертова декада». После короткого послевоенного взлета ключевые отрасли английской промышленности вступили в стадию полного упадка и зависели от все уменьшающегося международного спроса. Уже в конце 1920-х четверть британских шахтеров и металлургов, половина работников хлопковой отрасли и треть судостроителей сидели без работы. Шахтерские городки Дарема, хлопковые – Ланкашира, металлургические и судостроительные центры Камберленда и Тайн-Тиз были официально объявлены «зонами экономического упадка».

А затем грянул кризис. После 1929 года международный спрос обрушился, экспорт хлопка и сталелитейное производство сократились вполовину, добыча угля – на одну пятую, а судостроение – на 85 %. Для рабочих последствия оказались предсказуемы и разорительны. К 1932 году работу потеряли 40 % шахтеров, 50 % металлургов и 60 % кораблестроителей. Во многих городах уровень безработицы достигал 50 %, а кое-где и выше, поскольку молодежь уезжала в другие места в поисках места. Проблема таких призрачных городков заключалась не только в большом количестве безработных, но и в том, что они оставались без работы очень долго – годы и даже десятилетия. После поражения всеобщей забастовки протестовать не имело смысла; всего 8 % лейбористов в палате общин не делали никакой погоды в парламенте. При этом многие англичане считали, что именно государство обязано помочь безработным. Есть ли у Национального правительства какое-то видение, как защитить граждан, потерявших работу, – и отнюдь не по своей вине?

* * *

Канцлер Невилл Чемберлен настаивал, что массовая безработица – неизбежное следствие действия рыночных сил. И все, что остается администрации, – это ждать, пока улучшится экономическая обстановка, хотя это вряд ли случится «раньше чем через десять лет». Контраст в его подходах по сравнению с финансовым кризисом 1931 года не прошел незамеченным. Сейчас кабинет собирался сохранить валюту и банки «сбалансированным бюджетом», что на практике означало серьезно урезанные выплаты по безработице. Выходило, что шахтеров, литейщиков и корабельщиков можно бросить в водоворот рыночных сил без всякой помощи, а банки – нет. Администрация практиковала капитализм для производственного сектора и социализм – для финансово-валютного. Левые критики напоминали коалиции, что Англия – одна из самых богатых стран мира и центр одной из крупнейших в истории империй.

Ничего не делая для безработных, Национальное правительство усугубило обнищание большой части населения. Они лишь пытались снизить действующие пособия из соображений «экономии»; когда человек долго не мог устроиться на работу, и «страховые выплаты», взятые из его же отчислений, заканчивались, или завершался полугодовой срок, получаемое им пособие уменьшалось, по словам одного социолога, «до мизерной суммы, которой едва хватало, чтобы не умереть, а также не стать источником чрезмерных проблем для власти». Да и это скудное пособие назначалось безработному лишь после прохождения «теста на бедность», призванного подтвердить, что тот достаточно «неимущий» и «заслуживающий». Если у безработного обнаруживались альтернативные источники дохода – скажем, были сбережения, или кто-то из членов семьи работал, – то пособие или уменьшалось, или вовсе отменялось.

Тест на бедность горячо приветствовали люди из пригородного среднего класса. Деньги из государственной казны не следовало «транжирить» на тех, кто в них не нуждался; к тому же «чрезмерные» пособия удерживали безработных от того, чтобы совершить «усилие» и поискать место. Считалось абсолютно разумным, что безработного человека, отказавшегося от места в 400 км от места проживания его семьи, нужно лишить выплат. Естественно, сами безработные придерживались иного мнения: почему нужно наказывать человека, не по своей вине потерявшего работу, за то, что у него есть сбережения? Почему перед его семьей должен стоять выбор между голодом и переездом за сотни километров?

Безработные ненавидели этот тест на бедность. Чиновники из местного Комитета общественной помощи (КОП) являлись к ним домой без предупреждения – проверить, не работают ли дети, не покупали ли в семье недавно одежду или мебель. Если обнаруживалось то или другое, выплаты немедленно урезались или прекращались. Служащие КОПа могли потребовать заложить в ломбард какие-то хозяйственные вещи или одежду, и только тогда семья могла претендовать на пособие. Одна женщина попыталась доказать свою бедность представителю комитета, показав выдвижной ящик, в котором спала ее маленькая дочь. Совершенно не впечатленный, чиновник «спросил, кормлю ли я ее грудью, и [когда] я ответила утвердительно, он уменьшил пособие на ребенка» на том основании, что ей не требуется другое питание. Тест на бедность наносил удар по экономическому и психологическому состоянию человека. Трудовой люд, до сих пор независимый, принуждали открывать двери перед преемниками ненавистных блюстителей Законов о бедных, которые унижали их бестактными вопросами. В том, как функционировала государственная бюрократическая социальная система, наблюдалась некая горькая ирония: имея полномочия влезать во все аспекты жизни людей, она не давала им ни помощи, ни безопасности.

За 1932–1933 годы около 180 000 получателей пособия полностью лишились казенных выплат, а остальным их урезали вдвое, «сэкономив» правительству 24 миллиона фунтов. Чемберлен неохотно признавал, что система нуждается в «рационализации», однако попытка увеличить ее «действенность» через Закон о безработице 1934 года мало повлияла на участь тех, кто по-прежнему не имел трудового дохода. Обеспечение грантами «особых» территорий также не привело к каким-то серьезным сдвигам.

* * *

В сфере безработицы проводились широкомасштабные социологические исследования. «Ежегодно из Лондонской школы экономики и других мест, – писал журналист Малкольм Маггеридж, – множество серьезных людей, мужчин и женщин, отправлялись в зоны экономического упадка и ставили там свои палатки». Так проявлялось политическое сознание эпохи и его «научный» дух. В 1936 году исследователи основали Организацию массовых наблюдений, ставившую целью сбор данных о британском народе; ее ежемесячный журнал предлагал жадным до фактов читателям социально-экономическую статистику и анализ тенденций.

В итоге благодаря этим публикациям мы очень много знаем о жизни в «голодные 1930-е». Если ориентироваться на стандарты «человеческих нужд» Сибома Раунтри, 30 % пролетарских семей в северных городах типа Ливерпуля или Йорка жили за чертой бедности, при этом рабочие составляли 70 % населения таких урбанизированных областей. Чтобы дать читателям представление об этой «черте», Раунтри описал повседневную жизнь семьи, в которой зарабатывающий человек «трудился вообще без выходных». Такая семья «никогда не должна тратить ни пенни на поезда… никогда не покупает газет… никогда не откладывает денег… никогда не вступает в профсоюзы… в ней никто никогда не курит табак… и не пьет пива… нет денег на безделушки и