Я защищал Ленинград - Артем Драбкин

Чернов Николай Андреевич

В 1942 г., через три месяца учёбы, нас выпустили, присвоив звание младшего лейтенанта. Роту отправили на Ленинградский фронт и там уже распределили кого куда. Я попал командиром взвода разведки 602-го стрелкового полка 109-й стрелковой дивизии. Пришёл во взвод. От него к тому времени осталось двенадцать человек. Навстречу вышел старшина. Ему было за 30, из Старой Руссы. Представился: «Старшина Ляксев». Так на деревенском говоре звучит Алексеев. Хорошо запомнил. Я, как меня учили, говорю: «Постройте взвод, доложите». Он искоса посмотрел на меня, но взвод построил. Я представился, сказал, что теперь я командир взвода. А мне 17 лет. Мальчишка! А всем разведчикам за 30! Причём половина из них судимые, бандиты. Нормальных людей в разведку не брали. В разведку шли настоящие, героические люди. Я стал командовать, как меня учили. Старшина меня отозвал и говорит: «Слушай, лейтенант, ты ими не командуй. Тут все серьёзные люди. Получишь приказ, приди, скажи... Всё будет сделано. А так ты их не трогай». Я понял, что мне надо учиться и учиться. Вот этот старшина меня учил. Он срочную ещё до войны служил и в разведке с самого её начала.

Однажды я получил задачу от начальника штаба полка выйти в тыл и разведать мост через маленькую речушку. Начальник штаба приказал лично возглавить разведку. Я пришёл во взвод. И, зная уже разведчиков, говорю: «Со мной пойдут трое: Иванов, Петров и сержант Булыгин. Готовность через 30 минут». Со мной всегда ординарец Мишка Мосолыгин из Смоленска. Ему сказал: «Мишка, собирай вещмешок». Надо сказать, Мишка был уникальный парень. Всего лишь на два-три года старше меня, но у него в вещмешке всегда всё было: немножко еды, немножко выпить, зубная щётка, баночка консервов, кусок хлеба, кусочек сахара, щётка сапожная, крем сапожный - ну, всё необходимое. Где он это всё добывал?.. Через 30 минут спрашиваю: «Все готовы?» Двое вышли: «Мы готовы». - «Булыгин?!» Он лежит на нарах: «Я не пойду». Я дёрнулся, но ничего не сказал: «Собирайтесь, через 10 минут строимся». Проходит 10 минут. «Все готовы? Булыгин?» - «Я сказал, что не пойду». - «Встать, ко мне!» Выходит. Я за пистолет. Старшина меня берёт за руку: «Слушай, лейтенант, пойдём, выйдем». Вышли. «Лейтенант, ты же знаешь, что Булыгин не трус. Он недавно ходил в разведку, но сегодня у него какое-то нехорошее предчувствие. И вообще, никогда не назначай разведчиков. Получил задачу, приди, скажи: «Такая-то задача, кто, ребята, со мной пойдёт?» Найдутся. И ты выберешь из этих желающих. Булыгина оставь. Давай, я вместо него пойду». Выполнили задачу. Даже пленного привели. Науку я на ус намотал и потом всю войну, будучи командиром взвода, командиром роты, никогда не назначал в разведку. Я приходил и спрашивал: «Кто пойдёт?»

Вот я так учился командовать взрослыми людьми.

Обычно, когда полк стоял в обороне, ставили три наблюдательных поста - два на флангах и один в центре. Дежурили на них по двое, сменяясь через 5-6 часов. Моя задача - постоянно проверять, чтобы никто не спал. В ночь три раза я должен был их проверить. Пока три поста обойдёшь - два часа прошло. Пришёл в землянку мокрый, ноги мокрые. В землянке печка железная топится. Я разуваюсь и ложусь спать. Через два часа меня будит ординарец. Я обуваюсь, и опять мы с ним идём. Никто меня не контролировал, я сам понимал, что это необходимо.

Зимой 1944 года мы участвовали в окончательном снятии блокады Ленинграда. Дивизия освобождала Ропшу, Кингисепп.

Интервью и лит. обработка А. Драбкина

Ткач Геня Ароновна

В 1942 г. я была направлена служить в 11-ю бригаду морской пехоты (морская стрелковая бригада). Бригада была сформирована из моряков Тихоокеанского флота на Дальнем Востоке и отправлялась на Ленинградский фронт. Я попала служить военврачом, командиром медико-санитарного взвода 2-го стрелкового батальона бригады. Личный состав 11-й бригады был сплошь из молодых здоровых моряков, и когда я увидела, что мне предстоит командовать двадцатью высокими крепкими матросами, то поначалу растерялась. Мой взвод состоял из одного военфельдшера, трёх санинструкторов, остальные санитары-носильщики. По железной дороге бригаду перебросили в Тихвин, а потом на судах переправили через Ладожское озеро. Плыли ночью, был шквальный ветер, шёл мокрый снег вперемешку с дождём, нас обстреливали. Бригаду на Ленфронте дислоцировали в районе Чёрной речки, и в бой мы вступили в январе 1943 года, когда началась операция по прорыву блокады Ленинграда.

На рассвете началась сильная и долгая артиллерийская канонада, а потом вперёд, в первой волне атакующих, по льду Невы пошли штрафники. Через какое-то время санвзводу передали приказ выдвинуться вслед за наступающими войсками, и когда мы шли по месту недавней атаки, то становилось жутко, там ногу негде было поставить, всё было сплошь устлано убитыми телами. Эвакуация раненых проводилась на волокушах, так за эти волокуши чуть ли не драка была, пехота пыталась забрать их себе для подвоза боеприпасов, ведь никакой вид транспорта не мог там пройти. В разрушенном здании 8-й ГЭС, в километре от передовой, мы разместили свой батальонный санитарный пункт.

Раненые просили пить, а воды рядом не было, растапливали снег, чтобы их напоить. Холод ужасный, накрывали раненых ватными одеялами и шинелями, снятыми с убитых. Медицинскую помощь всё время оказывали под неослабевающим огнём немецкой артиллерии. Несколько дней подряд раненые поступали без передышки, и когда бригаду вывели из боя, то в строю осталось меньше трети личного состава. За участие в прорыве меня наградили медалью «За отвагу». Нас отвели в резерв и весной остатки бригады влили во вновь формируемую 120-ю стрелковую дивизию, которой командовал полковник Батлук. Я была направлена для прохождения дальнейшей службы в медико-санитарный батальон дивизии, меня назначили врачом шоковой палаты. Это специальная палатка - «палата шоковой терапии», реанимация в полевых условиях, здесь концентрировались тяжелораненые, не подлежащие эвакуации, другими словами, фактически безнадёжные раненые. Здесь им переливали кровь и плазму, кололи кардиостимуляторы, предпринимались все меры, чтобы спасти им жизнь, чтобы вытащить тяжелораненых «с того света», выправить их состояние до кондиций, позволяющих эвакуацию в тыл или выполнение хирургической операции.

- Вам, молодой девушке-военврачу, морально было тяжело вынести боль и страдания раненых людей?

Это только кажется, что врачи настолько привыкают к чужой боли и страданиям, что уже ни на что не реагируют. Это неправда. Притупляется проявление внешних эмоций, профессиональный долг требовал от нас постоянно, в любых условиях, под любым огнём быть в состоянии работать, оказывать квалифицированную помощь и спасать раненых, но что в этот момент творилось на сердце и в душе... Как это передать?

Я помню, как в моей шоковой палате умирал молодой боец, сибиряк по имени Николай. Он подозвал меня и слабым голосом сказал: «Доктор, я знаю, что не выживу. Вот адрес в Новосибирске моей любимой девушки Оли. Напишите ей, как я умер». И затих. навсегда. Как это можно было постоянно видеть: оторванные конечности, вырванные челюсти, распоротые животы. Я молодая, всех жалела, каждую потерю воспринимала очень близко к сердцу. А после войны меня ещё долгие годы мучили ночные кошмары. Как только глаза закрою - и всё страшное и кровавое, всё что приходилось увидеть на фронте, сразу вставало перед глазами. Только от этого можно было сойти с ума.