Я защищал Ленинград - Артем Драбкин

В каждом коллективе свои дела и порядки, так же и у нас там. Когда командира взвода перевели в дивизион, его место хотели занять. Командирами отделений у нас служили два сержанта, они должны были увольняться ещё в 1939 году, но началась Финская война, и они так и остались. Оба они были очень хорошо подготовлены, и один из них - старший сержант Максимов - считал, что должен по праву занять должность командира взвода, а вместо этого прислали меня, как говорится, чужого, «с улицы». Поэтому меня там первоначально встретили настороженно. Конечно, Максимов был вполне достоин - опытный, храбрый, он и на Ханко был, он потом и стал командиром взвода, когда меня оттуда забрали. Но тогда меня встретили недружелюбно.

Мы располагались в немецкой землянке, вход в которую был, соответственно, обращён в сторону противника. Все заняли себе места в глубине, а мне предоставили топчан прямо напротив входа, куда могли свободно залетать пули. Ну а потом увидели, что я свою специальность знаю отлично, и постепенно взаимоотношения пришли в норму, но это произошло только через несколько месяцев, а до этого я был под неусыпным оком. Все они ждали, что где-то чего-то я ошибусь, испугаюсь или что-то там такое.

Главные мои функции - это определение координат трёх батарей, привязка их к опорным точкам. Сеть артиллерийских опорных точек и геодезическая сеть, каталоги, у нас были. Мы отыскивали опорные точки и к этим точкам «привязывали». От них измеряли расстояния, углы, наносили эти батареи на карту, на планшеты и готовили данные для открытия огня. Это первое, и второе - подготовка данных по цели. Координаты целей давали разведчики, координаты своих позиций у нас были. А мы уже по этим координатам целей и позиций с помощью метеобюллетеней вводили разные поправки и определяли прицел, дальность и давали их командиру. Командир эти данные подавал батареям: там - «прицел такой-то, наводить туда, угломер такой-то, огонь!» Но как командир топовзвода был в штабе вторым офицером после начальника разведки дивизиона, который был всегда на наблюдательном пункте и был связан разведкой целей и определением их координат, ну и другие задачи у него там были. А на командира топовзвода ложилась штабная работа: во время наступления, когда координаты батарей определяли сами старшие офицеры батарей, командир топовзвода помогал начальнику штаба в планировании огня, там изготовляли схемы огня, доводили до батарей, ну штабная работа, вся подготовка, дежурства. Когда начальнику штаба надо было отдыхать, я дежурил за него. Потом в полку ввели должность начальника артиллерийской топографической службы, и мы все трое из дивизионов ему подчинялись по службе. В прямом подчинении мы были в дивизионе, а ему подчинялись по специальной подготовке, как начальнику службы. Наш дивизион стрелял только с закрытых позиций. Пушки были на механической тяге. Обычный автомобиль «ЗИС-5». До этого и потом двумя годами позже орудия перевозили лошади.

Наша дивизия участвовала примерно в десяти наступательных операциях, но Мгинская операция для нашей дивизии была самой тяжёлой. В этих боях, с 22 июля по 4 августа 1943 года, мы потеряли половину людей, а пехота - вообще 80 % личного состава. С артиллерии собирали поваров, писарей, слесарей - всех отправляли в пехоту. Из нашего дивизиона на пополнение в пехоту послали 41 человека. Это была самая жестокая, кровопролитная операция. Наша пехота была выбита, и немецкая пехота была уничтожена, и только артиллерия вела непрерывный огонь. Один батальон нашей дивизии продвинулся вперёд, но после немецких контратак был оттеснён, в результате чего оказался окружён штаб батальона и наблюдательный пункт 2-го дивизиона. Находившийся там майор Сыроедов вызвал на себя огонь всего полка. Весь полк сорок минут вёл огонь по району наблюдательного пункта. Прорвавшиеся немцы не выдержали и отступили на исходные позиции. Из всего штаба осталось в живых только трое раненых: командир батальона, разведчик и радист.

От штаба к батареям и наблюдательным пунктам шла телефонная связь, так огонь немецкой артиллерии был такой, что не проходило и десяти минут, чтобы связь где-нибудь не была разрушена. Так вот, зная, что только что восстановленная связь будет сейчас нарушена, командир подкорректировал огонь: «Прицел меньше пять» - немцы там наступали всё ближе и ближе, командовал: «Огонь!» Так вот, если раньше мы стреляли, командовали там: «Два, три снаряда - беглый огонь!», так тут - «Двадцать снарядов - беглый огонь!». Стволы у орудий раскалялись докрасна, краска горела. Уже старшие офицеры батарей были вынуждены из четырёх орудий одно останавливать, и вместо четырёх стреляло три орудия, а одно - по очереди остывало. Иначе точность была уже не та, и дальность, и прочее, и прочее. Короче, это была самая-самая тяжёлая операция. Только один наш стрелковый полк продвинулся на один километр, а другие там - триста метров, двести метров. Кроме трёх дивизий нашего корпуса ещё наступали три стрелковые дивизии, и все они также несли потери и всё безуспешно. В то время там немцы использовали танки «Тигр». Из десяти появившихся «Тигров» было подбито семь машин, причём только один танк подбили из орудия прямой наводкой. Наш командир второй гаубичной батареи вёл огонь и сбил у одного башню, правда, снарядов на этих «Тигров» израсходовали огромное количество. Дивизион вёл сосредоточенный огонь - это три батареи по четыре орудия, двенадцать орудий, в том числе 122-мм. У нас в артиллерии назначались так называемые «рубежи противотанкового заградительного огня». Были два вида заградительного огня: неподвижный - «НЗО» и «ПЗО» - подвижный заградительный огонь. Неподвижный - это когда дивизиону назначали участок, там 1200 метров, допустим: перед линией обороны стрелкового батальона прочерчивали линию неподвижного заградительного огня. Чтобы быстрее, удобнее и безошибочно передавать эти команды по телефону и радио, эти рубежи называли по буквам: «А», «Б», «В»: «НЗО-А», «НЗО-Б»... Когда противник наступает, ставится заградительный огонь, и по нему лупят! Двенадцать снарядов, снаряд к снаряду должны рваться на том расстоянии, на каком друг от друга стоят орудия - 30-35 метров. И вот по этой линии лупят - ещё раз огонь, ещё раз: «Три, четыре снаряда, батарея огонь!» Они с наблюдательного пункта смотрят: немцы залегли, значит, огонь может останавливаться, если продолжают, то: «Прицел меньше один, прицел меньше два.» По мере продвижения противника - это заранее спланированный огонь дивизиона. А был ещё участок сосредоточенного огня. Обычно на дивизион назначали участок - четыре гектара, огонь вели не все четыре батареи в одну линию, а по участку двести на триста метров. Первая батарея вела огонь в начале участка, вторая батарея чуть глубже, третья батарея глубже, так, чтобы накрывать площадь. Эти участки назывались «ПСО» - последовательное сосредоточение огня. Такие участки планировались заранее по данным разведки. Обычно такой огонь вёлся по батареям, по ложбинам, где обычно противник накапливался перед атакой, по перекрёсткам дорог... По каждому из этих участков заранее готовились данные. Только сказал: «Участок-132!», как через одну-две минуты снаряды уже полетели! Ещё вызывали огонь по не подготовленным заранее участкам - там уже смотрели, переносили огонь, если он близко к запланированному участку, например, 132, то командовали: «Участок 132, левее 2.0, прицел меньше 2.3, столько-то снарядов - огонь!» А если поблизости не было подготовленного участка - репера, тогда готовили данные, определяли координаты цели, наносили её на карту, подготавливали данные, определяли направление стрельбы, дальность для стрельбы различными вычислениями - много было способов определять дальность, когда появились дальномеры, стало легче определять дальность, зная расстояние до огневой позиции, а раньше по катушке связи: стандартная катушка связи пятьсот метров. Батарея переместилась на новое место, командиру батареи докладывают: «Связь готова, размотали три с половиной катушки» - значит, командир батареи ориентировался, на каком расстоянии от него находится огневая позиция. Катушки были вначале, когда была глазомерная подготовка, пока не появились карты, а в 1944 году карт было достаточно, работали картографические фабрики, и тогда у нас уже не было недостатка карт, ни у артиллеристов, ни у пехоты.