Тайный дневник да Винчи - Анхель Гутьеррес

Тенирс, упомянутый в расшифрованном послании, также был художником, современником Пуссена, но принадлежал к фламандской школе живописи. Тенирс использовал известный библейский сюжет об искушении св. Антония. На дальнем плане картины помещена неясная фигура — пастух или пастушка. У Тенирса святой показан в момент торжества над демоном, что отличается от принятой трактовки образа в искусстве. В таком случае не исключено, что картина имеет отношение к началу послания: «Пастушка нет соблазна».

Аллегории, чей смысл Соньер сумел понять сам (или же кто-то ему в этом помог), по-видимому, указали кюре путь к легендарному сокровищу короля Дагоберта; вероятно, оно стало источником его необъяснимого и сказочного богатства.

Каталина почувствовала, что голова у нее готова взорваться от обилия информации. С ума можно сойти от сложной системы взаимосвязей между потомством Христа и Приоратом Сиона, призванного его защищать, фантастической мешанины фактов, домыслов и предположений. Секретные монашеские общины, рыцари Храма, Жизор, спрятанные сокровища, Ренн-ле-Шато, гробницы знатных особ, зашифрованные послания, аллегорические картины — настоящий бред сумасшедшего.

Мнения же по поводу достоверности всего изложенного диаметрально расходились. Ресурсы Интернета услужливо позволили Каталине ознакомиться с точкой зрения как ярых защитников известных фактов, считавших их правдоподобными и заслуживающими доверия, так и мнением непримиримых критиков, придиравшихся к каждому слову. И от этой неразберихи у Каталины разболелась голова. Больше всего обескураживало, что каждая из сторон приводила неопровержимые доказательства собственной правоты: и апологеты, и критики ссылались на выводы ученых, потрясали документами, чья подлинность не вызывала сомнений, извлекали на свет божий архивные записи, манипулировали другими объективными данными. И чему прикажете верить, спрашивала себя Каталина.

Роднило оба лагеря следующее: и те, и другие назойливо склоняли одни и те же фамилии. Вездесущих персонажей одни превозносили до небес и безоговорочно им доверяли, а другие всячески поносили, уличая во лжи. Обвинения в основном сводились к одному: все эти люди распространяют множество нелепых измышлений, придавая им внешнее правдоподобие. В лучшем случае их осуждали за обман наивных простаков, принимавших мистификацию за чистую монету. К категории простодушных, попавшихся на удочку, относили и журналиста Жерара де Седа, чье имя не раз встречалось Каталине на страницах сайтов. Он написал ряд книг, посвященных историческим загадкам и тайным обществам, связанным с Жизором и Ренн-ле-Шато.

Чаще других в пылу полемики всплывали имена Пьера Плантара и Филиппа де Шеризе. Собственно, они и являлись главными героями столь запутанной интриги. Первый из них, Плантар, являлся фигурой примечательной во всех отношениях. В период правительства Виши он поддерживал ультраправое движение во Франции. Именно он воодушевил, по словам доброжелателей, и «подбил», как выражались недруги, Жерара де Седа и прочих журналистов и писателей описать историю Жизора, Ренн-ле-Шато и Приората Сиона. Каталина обомлела, прочитав, что Плантар стал основателем Приората! Современной версии этого общества, разумеется, зарегистрированного в супрефектуре Сен-Жюльен-ан-Женевуа в 1956 году. Он взял на себя обязанности генерального секретаря новой организации, провозглашавшей своей целью восстановление традиций древнего рыцарского ордена и укрепление сплоченности между людьми. Через год Плантар позиционировал себя как законного наследника династии Меровингов и, следовательно, прямого потомка Христа.

Со своей стороны, Филипп де Шеризе в течение многих лет оставался близким другом Плантара. Высказывались предположения, будто именно он, эксцентричный, образованный, знаток идеографического письма, сотворил миф (на пару с другом) о Приорате Сиона, Жизоре и особенно Ренн-ле-Шато.

В сплошной путанице, где все сведения выглядели неточными и туманными, а фактами жонглировала с равным искусством и та сторона, и другая, здоровое сомнение вызывало даже признание, сделанное якобы самим Шеризе в восьмидесятых годах. Шеризе открыто заявил: история с зашифрованным манускриптом из Ренн-ле-Шато, как и многие подробности из жизни приходского священника Соньера, не более чем игра ума, он их попросту выдумал где-то в шестидесятых.

И снова Каталина не знала, чему верить. Интересно, дед поддерживал какие-нибудь отношения с главными действующими лицами, в частности, с Плантаром и Шеризе? Почти наверняка, ведь оба они были тесно связаны с новым Приоратом, орденом, которому дед посвятил свои исследования и всю жизнь.

Кёльн, 1794 год

Сен-Жюст и Конруа скакали всю ночь. Уже занимался рассвет, когда вдали показались высокие башни Кёльнского собора, уходящие в небо. В слабом свете начинающегося дня каменная громада казалась нереальной. Воздух, настолько чистый и прозрачный, словно его вовсе не существовало, создавал иллюзию, будто до собора рукой подать, несмотря на приличное расстояние.

Французы ехали в Кёльн ради свидания с Мари-Жозефом дю Мотье, маркизом де Лафайетом. Отважный человек, либерал, идеалист, он сражался в американской войне за независимость на стороне мятежных колоний. Там он прослыл героем, а позднее, в 1789 году, поддержал революцию в собственном отечестве. Благородство души в нем намного превосходило знатность рода, чем он выгодно отличался от многих, кто сложил голову на эшафоте. Он жаждал справедливости для всех людей, верил в идеалы революции: свободу, равенство, братство. Он честно служил этим идеалам, ибо они были для него не лозунгом и красивыми словами, но основой основ общества, которое предполагалось построить.

Сторонник умеренной политики, Лафайет являлся членом Национального собрания и участвовал в составлении «Декларации прав человека и гражданина». Он не выступал против королевской власти как таковой, предлагая лишь видоизменить форму правления, сделав монархию конституционной. В 1792 году после штурма дворца Тюильри, когда Лафайету пришлось спасать Людовика XVI и королевскую семью, якобинцы, во главе с Робеспьером, объявили его предателем. Тогда ему пришлось бежать из Франции. Он спас голову и сумел пробраться в Нидерланды, но не сохранил свободу. Бельгийские провинции занимали австрийские войска: Лафайета арестовали и держали в заключении, перевозя из одной немецкой тюрьмы в другую.

В тот момент он являлся узником тюрьмы в городе Кёльне, куда теперь спешили эмиссары Робеспьера, его ближайший помощник и лучший агент. Оба довольно прилично говорили по-немецки и путешествовали с фальшивыми документами под чужими именами. Они выдавали себя за французских торговцев, собиравшихся закупить в Кёльне партию превосходных тканей. Конруа лично не принимал участия в похищении архиепископа Кёльнского, Великого магистра Приората. Те же, кто его осуществил, не кричали на каждом углу, что они французы, и вообще не оставили свидетельств своей национальной принадлежности: они появились, нанесли стремительный удар и скрылись со скоростью ветра.

Тем не менее не мешало соблюдать осторожность. Власти города пребывали в беспокойстве и скорее всего не спустили бы с чужеземцев глаз. На них могут обратить самое пристальное внимание не потому, что любой иностранец возбуждал подозрение в причастности к громкому преступлению, необъяснимому с точки зрения здравого смысла (хотя самые абсурдные предположения, случается, оказываются верны), а из-за общей атмосферы тревоги и настороженности.