Дождь в Париже - Роман Сенчин

Полуостров, видимо, часто затапливался до того, как насыпали дамбу, и до сих пор кое-где на незастроенных, незатоптанных клочках растет высокая сочная трава, какая бывает на заливных лугах. На возвышенности уцелел кусок тополевого леса, в котором можно найти грузди. Растет шиповник с крупными мясистыми ягодами.

Вскоре после принятия Урянхайского края под протекторат России и основания Белоцарска, будущего Кызыла, стали строить кожевенно-пимокатный завод. Вокруг селились рабочие, торговцы. Возникло то, что когда-то было принято называть слободой.

Несколько десятилетий Кожзавод считался не то чтобы престижным районом города, но надежным, крепким. Работники самого завода жили в основном в благоустроенных домах в нескольких автобусных остановках отсюда, а Кожзавод, отделенный от остального города лесочком и рытвиной давно пересохшей протоки, сделался этакой деревней. Избы и дома-засыпушки, довольно просторные огороды, стайки с курами, свиньями, кроликами, а иногда даже с коровой. Тот магазин с полукруглым фасадом старики называли лавкой, а выход или выезд за пределы Кожзавода – «отправиться в город».

В середине восьмидесятых слободка испытала первый серьезный удар – началось воровство. Таскали кур, рвали все съедобное на огородах, снимали с веревок белье… Потом произошло нашествие наркоманов, ищущих мак.

Странно, до статей в газетах, сюжетов по телевизору их в Туве, где всегда было много бывших зэков, хулиганов, разных отпетых типов, как-то не замечали. Знали, вот тот колется и вон тот, но воспринимали это как болезнь, не очень опасную и незаразную. Тем более что эти колющиеся кололись десятилетиями, не теряя при этом человеческого обличья, не выпячивая свой кайф-недуг. А тут, после шквала в прессе, началось. И мак, росший во многих огородах самосевом вроде укропа, сделался огромной ценностью. Чтобы добыть его, ломали заборы, вытаптывали грядки. Владельцы огородов принялись истреблять мак, но тут пошли просьбы-приказы молодых наркоманов сажать его побольше…

Когда начались межнациональные волнения, жители Кожзавода, как и многие нетувинцы Кызыла, стали переселяться за Саяны – в Красноярский край. Дома покупали нетувинцы, бегущие из районов. Потом и они почти все исчезли за Саянами. Их место занимали тоже из районов, ободранных, одичавших, но уже тувинцы. Надеялись на работу в столице, но ее на всех не хватало.

К концу девяностых Кожзавод стал обиталищем нищих, потерявших всякую надежду.

Дома обветшали до крайности, шпальные стены двухэтажного барака возле магазина почернели так, что напоминали уголь. Сам магазин, когда-то радующий глаз, зовущий зайти, каждую весну покрываемый подсиненной или розоватой известкой, облупился, ступени искрошились, и даже молодому и здоровому добраться по ним до двери было сложно. Полный развал и упадок.

Оказавшемуся здесь сразу становилось ясно, что жителям нужна помощь. Сами они не только не выберутся из этой трясины, но попросту не раздобудут пищи, чтобы наесться досыта. Большинство отмахивалось открыто или мысленно – «сами виноваты», а баптисты вот старались помочь.

В тот первый для Андрея раз загрузили мешки в автобус пятого маршрута на одной конечной остановке, «Востоке», проехали через весь город, правда, не по центру, а в основном по убогим и трухлявым окраинам, и через полчаса высадились на другой конечной – «Кожзаводе».

На лавочке, обозначавшей эту самую остановку, и возле нее сидели и стояли десятка два ребятишек и, как только увидели людей с мешками, бросились в разные стороны. Андрей поначалу не понял, что случилось.

«Нас караулили, – объяснил Денис Емельянин, один из самых активных членов общины, музыкант и актер ТЮЗа, но тоже с жизненными проблемами. – Сейчас родителей приведут».

И действительно, через две-три минуты из обоих подъездов барака, ближайших калиток стали торопливо выходить обитатели; по улицам, которые обтекали магазин с двух сторон, ковыляли старухи или похожие на старух женщины.

Наблюдая за их приближением, Андрей почувствовал подзабытый ужас, какой ощущал подростком после фильмов про зомби. Возвращался по темным кызылским улицам из видеосалона, и при появлении подпившего или медленно бредущей компашки тело сдавливало, ноги становились ватными, спину щипал ледяной пот. Так и теперь…

Странно было, что дети, только что резвые, быстрые, сейчас тащились так же, как их немощные матери, бабушки и дедушки. Не обгоняли, не рвались скорее к разложенной на длинном столе возле барака помощи.

А потом началась раздача.

Без радости, интереса, даже без особой жадности, молча, люди тянули к себе все подряд. Старухи – девичьи топики и джинсы, женщины – мужские брюки, мужчины – женские сарафаны…

«Ну зачем вам брюки? – спрашивали страдальческими голосами ребята из общины. – Мужу? Нет? Зачем тогда? Вот платье посмотрите, вам наверняка подойдет».

Дети гребли еду. Карамельки, пачки китайской лапши, овсяное печенье, консервы.

Андрей стоял несколько в стороне и оторопело наблюдал. Много раз он видел нечто подобное, но по телевизору. Раздача гуманитарки в Африке, на юге Азии. Казалось, что такое может быть только там, далеко, да и не совсем по-настоящему. Постановочные сцены. А оказалось, в их городе есть места, где своя Африка, свое какое-нибудь Сомали.

И люди эти, еле шевелящиеся, в лохмотьях, с лицами опухшими, покрытыми шишками и коростой так, что невозможно было определить их национальность… Встречая подобных в центре, Андрей не задумывался, где они живут, что с ними случилось. Алкоголиков, пьяниц в Кызыле всегда было хоть отбавляй. Но раньше это были бытовые алкоголики, они имели квартиры, работали, и хотя буянили иногда, падали на асфальт, засыпали на скамейках во дворах, обнашивались, обрастали волосами, но все же оставались частью человеческой цивилизации. Эти же… Андрей нашел вроде бы подходящее слово – «морлоки». Из книги Герберта Уэллса «Машина времени». Но там морлоки агрессивны, опасны, они что-то делают в своих туннелях, что-то строят, следят за машинами, подающими воздух под землю, а эти, кожзаводские, – просто трупы. Трупы, которые еще двигаются. Ни утащить в свое подземелье, ни укусить они уже не способны.

Позже Андрей побывал с раздачей в других страшных районах Кызыла – в Шанхае, на Болоте, Безымянке (по названию улицы Безымянной, заканчивающейся бетонным забором СИЗО), за теплотрассой, где с середины девяностых расползались трущобы самостроя, в которых селились тувинцы из районов. Глядя на эти коробочки из горбыля, кусков ДСП, обломков сухой штукатурки, невозможно было представить, как в них можно зимовать. В коробках стояли железные печки или были устроены первобытные очаги с вытяжкой в потолке, подобно юрточным, но такой обогрев явно не спасал от мороза. Часто случались пожары и выгорали целые кварталы трущоб вместе с пьяными или измученными недоеданием людьми…

Женечка поначалу обижалась, что Андрей слишком много времени проводит в общине, потом стала присутствовать на службах, участвовать в чаепитиях, пару раз съездила на раздачи и в конце концов решилась на серьезный разговор.