Дождь в Париже - Роман Сенчин

Но жизнь есть жизнь, в ней происходят события, перемены. Даже если не хочешь.

В общине стали случаться конфликты. Некоторые женщины вступали в спор со Станиславом Андреевичем. Поначалу Андрей не понимал сути спора, да и не хотел понимать, но споры вспыхивали в основном во время чаепитий, поэтому не прислушиваться, не вникать было невозможно.

Женщины сравнивали их службы с православными и пеняли Станиславу Андреевичу за то, что у них все не так торжественно, благолепно.

«Благолепие? – сдерживая раздражение, отвечал Сейфулин. – Вам нужно это показное благолепие, желтая краска? Но ведь это внешнее, показное. Согласен, во времена Средневековья человека нужно было поразить красотой, величием храма. Для этого и строили высокие храмы. Что православные, что католики. Лютер восстал против этого. Он доказал, что Бог не любит богатства и роскоши, Ему не нужны храмы до неба. В пещерах и норах первых христиан Он появлялся чаще, чем в Кельнском соборе, Парижской Богоматери, в Василии Блаженном. Бог в первую очередь в слове, в головах тех, кто старается жить не в грехе. Грешить же, а потом нести деньги, чтобы построили церковь или сделали иконостас еще более пышный, – это лицемерие».

«Но ведь храм – это воплощение рая, – отвечали женщины, – облачение священника – одежда Христа как Царя Царей. А у нас что… Мы вот с Галиной поговорили и решили уйти. Не сердитесь, но там нам как-то теплее».

Станислав Андреевич сокрушенно качал головой:

«Ох, сестры, сестры, попали вы в фарисейские сети».

До скандалов не доходило, но чаепития сделались неуютными, напоминали поминки, и пустые стулья покинувших общину были страшны, будто места мертвецов… Андрей бросил приходить в церковь. Десятина вычитывалась из зарплаты автоматически. Он не возражал, воспринимал это как плату за непыльную и нетрудную работу.

Видимо, боясь, что и он отпадет, Станислав Андреевич то по телефону, то появляясь в салоне, пытался с ним поговорить. Спрашивал о Женечке, предлагал помочь, если «помощь нужна»; звонил и Ринат из Новосибирска. Андрей уклонялся от разговоров: ни шевелить языком, ни думать не хотелось. Шевеление и думание потянут за собой переживания…

Единственной более-менее сильной эмоциональной вспышкой в те месяцы – и то потому, наверное, что это не касалось Андрея лично, – стал снос автовокзала на Горе, возле телецентра. «Новый автовокзал», как до самой гибели называли его горожане старшего поколения.

Раньше в Кызыле был автовокзал недалеко от парка. Но он оказался неудобным, когда появилось много маршрутов: маленький зал ожидания, тесная площадка для автобусов. И построили этот.

Лет в одиннадцать-двенадцать Андрей с пацанами любили приходить сюда, чтоб посмотреть на уезжающие в другие города огромные «Икарусы». Завороженно читали таблички на лобовых стеклах: «Кызыл – Абакан», «Кызыл – Красноярск», «Кызыл – Ак-Довурак», «Кызыл – Самагалтай».

Внутри здания, двухэтажного, просторного, с огромными окнами, были автоматические камеры хранения, кафе (а кафе в то время в городе имелось наперечет), парикмахерская, аппараты с газировкой, а главное – игровые автоматы. «Морской бой», «Снайпер», «Скачки»… Короче, это был кусочек не совсем того Кызыла, в котором они ежедневно жили тогда.

Потом подросли, стали гонять в аэропорт; если Андрей позже куда-то отправлялся – в Абакан, Туран, – то забегал на вокзал, всегда торопясь, скорее покупал билет, и было не до разглядывания обстановки. Но ощущение некоторой необыкновенности места сохранялось. А с конца девяностых он перестал ездить с вокзала: за Саяны ходили довольно дешевые, ненамного дороже автобуса такси – восьмиместные «тойоты».

И теперь, увидев из окна маршрутки бетонный остов с черными раздолбленными проемами окон без рам, Андрей испугался. Даже сказал вслух:

«Что с ним?»

Одна из пассажирок с готовностью стала отвечать:

«Да вот, рушат. Нерентабельный, говорят. В газете читала. Рейсы-то поотменяли. Какие остались – со старого ходят. А тут – то отопление лопнет, то крыша… Снести-то легче, чем ремонтировать. Скоро всё поснесут».

Когда «новый» автовокзал исчез окончательно, на его месте стали строить большую православную церковь.

Церковь в Кызыле была с самого его основания. Правда, крошечная и хоть не на окраине, но в стороне от центра.

Впервые в ней, точнее, возле нее Андрей побывал на Пасху девяносто второго. Тогда у русской молодежи возникла мода на крестики, иконки, и многие неформалы стали сочетать «Металлику», «Депеш Мод», «Гражданскую оборону», напульсники и косухи с православием. И главной фишкой было провести пасхальную и рождественскую ночи в церкви.

Но это оказалась именно мода – через пару лет она исчезла. Единицы сделались истинно верующими, соблюдающими обряды, а большинство забыло о своем мимолетном увлечении.

В ту апрельскую ночь народу собралось очень много. Церковь не вмещала и малой части, и человек триста стояли во дворике, а то и за оградой. Одни крестились, другие, правда, без криков и ржания переговаривались, пили пиво и ждали главной диковины – крестного хода и колокольного звона.

Оттесненный в задние ряды, Андрей крестного хода почти не увидел, да он и получился таким, чисто символическим. Церковь обойти было невозможно: одним боком она примыкала к самой ограде, за которой начинался крутой спуск к болоту, из которого рождалась речка Тонмас-суг. Священник, его помощники с хоругвями и иконами побродили по свободному пятачку под стенами, две-три женщины, знающие церковные песнопения, спели их тонкими голосами, священник три раза не совсем уверенным голосом произнес: «Христос воскресе», и несколько голосов ему три раза ответили: «Воистину воскресе», и под тусклый звон процессия вернулась внутрь.

Люди на улице зажгли свечи, некоторые поцеловались и стали расходиться.

Компания, в которой был Андрей, тоже двинула в свой район. У Пашки Бобровского пустовала хата – мама на даче, – в сумке позвякивали три бутылки рислинга, и маячило приятное окончание этой ночи.

Кто там шел тогда по улице Комсомольской в сторону Красноармейской? Да вся их тогдашняя тусовка – Белый, Боб, Игорек Валеев, Саня Престенский, Марина Лузгина, Юлька Солдатова. Ольга.

На Топкина, сегодняшнего, сорокалетнего, снова накатила колющая волна тоски. Такой, что он застонал и сжал, как вражью шкуру, одеяло в кулаках.

Неужели каждое воспоминание будет теперь сопровождаться тоской? Болью тоски?

Женечка, Ольга, автовокзал, сто лет ему не нужный…

Да, на месте автовокзала теперь большая церковь. Как там, точнее? Епархиальный собор.

Строили долго, с перерывами, обсуждениями в прессе. Многие грустно посмеивались: «Сначала республику от потенциальных прихожан очистили, за Саяны выдавили, а теперь – храм такой. Кто в него ходить-то будет? И денег бухают – жуть».

Деньги бухал в основном бизнесмен Сергей Пугачев. И не только в строительство храма.