Дождь в Париже - Роман Сенчин

Андрей видел подготовку к нему: Женечка была в эти дни молчалива и часто взглядывала на него так, что вспоминались взгляды Ольги перед уходом, но страха не чувствовал. Наоборот, щекотали интерес и азарт; он ни разу не ругался с ней, да и вообще с женщинами, и теперь этого захотелось. Не умом, а как-то иначе. В груди сосало желание…

В тот день – была осень, совсем недавно отметили годовщину свадьбы – Андрей не ушел раньше времени с работы. На улице пылил дождь, мелкий, но частый и словно бесконечный, налетали порывы ветра. Редкая для Кызыла погода. Почему-то тогда Андрею вспомнилось побережье Чудского озера, где жили теперь родители, и его первое впечатление от него. Тоже лил дождь, секли порывы сырого ветра. Вместо неба был огромный беловато-серый сгусток, деревья стояли обмякшие, с поникшими ветками, трава ярко-зеленая, как после заморозка. Озеро без видимого берега на той стороне чуть шевелилось, но это шевеление не было течением, вода никуда не текла и, кажется, кисла, умирала…

«И что, часто у вас такая погода?» – спросил Андрей папу, тоже будто обмякшего, прибитого к земле, шевелящегося, но бесцельно, впустую.

«Не часто. – Папа слишком резко, стараясь разубедить, замотал головой и тут же перестал, вздохнул: – Но и не редко. Льет иногда по неделе».

И вот то, что тогда сразу оттолкнуло от места, где поселились родители, пришло сюда. Да нет, конечно, затяжные дожди случались каждую осень, каждое лето, но сейчас казалось, что это тот самый сгусток добрался с Чудского озера до Енисея. Добрался и разъедает кислыми каплями город, степь, заражает чистую речную воду.

Ехать в церковь не стоило. Вряд ли там соберется сегодня много людей, а если будет трое-четверо-пятеро, они станут больше внимания уделять каждому пришедшему. Внимания к себе Андрей не хотел, уделять другим – не мог. Хотелось быть с людьми, но так, почти незаметно. Тихонько сидеть, слушать добрые слова, отвлекаться на свои мысли.

Домой не тянуло. Это новое ощущение было Андрею неприятно, пугало. Как можно не хотеть домой? Тем более что там он встретится с молодой, красивой, улыбающейся, бодрой девушкой. Своей женой. Но именно это – ее бодрость – и отталкивала от нее, от дома. Правда, Женечка последние дни была молчалива, обдумывала что-то важное, но тем не менее. Забыть о том, как она таскала его туда-сюда, грузила информацией, от которой тяжелели мозги, не получалось.

Но вот салон закрылся, волей-неволей пришлось выходить на улицу, согнувшись, прячась от дождя, бежать к остановке.

Был час пик, люди возвращались с работы, и маршрутки – автобусов к тому времени почти не осталось – шли все забитые под завязку. В некоторые удавалось втиснуться двум-трем везунчикам, не больше. Андрей, конечно, не лез первым: и, как говорится, воспитание не позволяло, и просто опасно наглеть. Стыдить – «куда вперед женщин прешь?!» – вряд ли станут, а вот по роже дать или заточкой ткнуть могут запросто.

Пятачок под жестяным навесом был занят, и Андрей вымок и замерз до костей, пока наконец не подъехала «ГАЗель» относительно свободная. Вместился, встал в проходе, согнувшись буквой «Г». В салоне тоже было прохладно, влажно, пахло давно не стиранной одеждой, грязными волосами. И, стоя вот так, словно кому-то кланяясь, вдыхая тошнотворные запахи, Андрей почувствовал такую тоску и беспросветность, что чуть не разрыдался. В горле вскипело, забулькало, рванулось вверх, глаза зачесались.

«Э, э, э! – осадил себя, заставил проглотить вскипевшее. – Ты чего, блин? Квартира есть, пусть за нее еще платить и платить, жена есть, пусть и слишком резвая. Родители живы, хотя и далеко, но все же… Работа, деньги кой-какие, приятели. Чего раскиселился?»

Помогли, скорее всего, не эти мысли, а глаза совсем юной тувиночки. Она сидела в начале салона, на тех местах, которые повернуты против движения, и сквозь туловища, все эти плащи, куртки, пристально и слегка удивленно смотрела на него. Не просто смотрела, а влипла. И Андрей влип в нее взглядом. И впервые, наверное, за годы жизни в Туве, да и вообще, получается, впервые за всю сознательную жизнь почувствовал, что такое азиатская красота. Не эта восточная, багдадская, а настоящая – красота женщин Чингисхана.

У Андрея не было тувинки, метиски, не возникало мысли попробовать такую, а сейчас захотелось. Действительно, странно не узнать тувинку, когда обитаешь среди них. Разные путешественники, этнографы первым делом заводили себе аборигенку и через нее изучали ее народ.

И как запрет – на месте лица юной красавицы возникло лицо тувинского парня. В глазах – угроза. Андрей отвернулся.

Женечка была дома и обрадовалась Андрею совсем по-детски. Подскакивала возле, как жеребенок.

«Пришел! Пришел!»

А ему от ее радости сделалось еще муторней, и она заметила это, мгновенно изменилась.

«Я тебя раздражаю, – не спросила, а сказала утвердительно. – Извини».

Андрей стал оправдываться, успокаивать и сам слышал, как неубедительно, лживо звучат слова… Разделся, прошел на кухню. На плите стояла сковородка с мясом.

«Ждала меня», – мелькнуло удовольствие и тут же растаяло, сменилось новой волной раздражения. Не на это мясо, которого не хотелось, не на Женечку, не очень-то любившую готовить, но вот приготовившую ужин, а вообще.

«Слушай, – голос жены за спиной, – я тебе надоела?»

«Да нет… Нет, не надоела. Устал просто».

Женечка обошла его, посмотрела в глаза.

«Нет, – болезненно поморщилась, – это не усталость. То есть другая усталость. От меня. И в церковь ты каждый день бегаешь поэтому».

«Не каждый день».

«Ну через день. Какая разница… Но, понимаешь, я так жить не могу. Потихоньку. Мы с тобой уже об этом говорили. Может, когда-нибудь научусь. А сейчас – нет. Знаешь, самое ужасное – это когда… это меня в детстве еще поразило… когда родители лежали рядом на кровати и смотрели телик… Я специально так подглядывала, думала, они чем-нибудь другим заниматься начнут. Разговаривать хотя бы или целоваться, гладить друг друга. Или возьмут и книгу откроют. А они в телик смотрят, и всё. Часами. Неподвижно. И лица неподвижные, страшные такие. Как неживые… И я не хочу так же, Андрей. Понимаешь?»

«Я тебя и не заставляю».

«Словами – нет, а так – да. Я ведь вижу, что тебе этого хочется. Чтоб мы лежали и смотрели. И не шевелились… Ты из-за этого и в церковь ходишь».

«В каком смысле – из-за этого? – хмыкнул Андрей. – Какая-то странная логика».

«Не странная. Просто там ты лежишь. Там тебе уютно, хорошо. Сидеть, чай пить, никто не тормошит, а время идет… Так ведь?»

Женечка говорила внешне спокойно, но видно было, что спокойствие дается ей с большим трудом. Наверняка хотелось кричать, может, и заплакать, произносить слова хлесткие и обидные…

«Я ведь заметила, что, если мы куда сходим, ты потом к стене отворачиваешься и типа засыпаешь. Не прикасаешься ко мне. Типа устал. Но это не так. Просто показываешь, что недоволен. И чтоб я выбирала: или куда-то идем, встречаемся, или телик, а потом ласки. Но ведь так нам надоест через две недели. Мы друг другу надоедим».