Эхо - Дун Си

– Ну-ну, поэтому я не вылезаю от психолога. Да если бы все это время мне не оказывали психологическую помощь, я бы уже давно сломался. У тебя такая работа, что ответственность зашкаливает, тебе тем более требуется психолог. Если не нравится доктор Мо, можно найти другого специалиста. Есть хорошие отзывы о докторе Цзине, к нему обращаются и деятели культуры, и мелкие чиновники типа Ивана Дмитрича Червякова из рассказа Чехова «Смерть чиновника», все как один довольны его консультациями.

– Для меня лучшее лекарство – раскрытие преступления, – сказала она.

– Тот, кого с детства перехваливают, кто преуспевает в карьере, – тот проще простого впадает в нарциссизм. А тот, кто при этом лишен способности доверять, не мыслит себя проигравшим, не ощущает опоры и без конца съедает себя обидами, легко впадает в паранойю. Если отставить в сторону свое эго и больше общаться с людьми, проявлять к другим хоть каплю любви, то оба эти недуга можно излечить.

– Ты что, меня воспитываешь?

– Просто хочу, чтобы ты прекратила валить все с больной головы на здоровую.

– Придурок, – произнесла она и со всей силы жахнула чашкой об стол так, что та упала и раскололась на две части.

45

Пускай Жань Дундун и закрывала дверь в спальню, на щеколду она ее не запирала. Сама по себе дверь являлась своего рода пограничной линией. Если Жань Дундун находилась в спальне, то Му Дафу туда не входил, даже если ему требовалось что-то с ней обсудить, он лишь приоткрывал дверь, оставаясь на пороге, или, как вариант, приглашал ее для разговора в гостиную. Проявляя заботу или любопытство, он то и дело тихонько приоткрывал дверь и через щелку наблюдал, чем там она занимается, прямо как родитель, что следит за дитём.

По сквозняку и звукам, что доносились от двери, она могла точно определить, зачем он пришел – по делу или просто так. Если он приходил по делу, то от двери шла резкая волна воздуха и слышался обычный в таких случаях хлопок. Если же он просто подглядывал, то никаких шорохов практически не угадывалось, о том, что дверь приоткрыта, свидетельствовали лишь едва уловимые колебания воздуха. Она всегда знала, когда он открывал или закрывал дверь. То, что он за ней подглядывает, ее совершенно не раздражало. Напротив, такое повышенное внимание ей даже нравилось, прямо как кошке, чем больше на нее смотришь, тем больше она тебя развлекает. В этом смысле закрытие двери было больше актом символическим, поэтому он мог открывать ее в любое время. Но сегодня Жань Дундун вдруг передумала. Она заперлась на щеколду и только потом выключила свет и легла спать.

Один, два, три… с того момента, как погасла лампа, она уже досчитала до нескольких сотен, но вдруг сбилась и принялась считать по новой. Она повторяла этот трюк снова и снова, но сон так и не шел. Решив, что виной тому закрытая наглухо дверь, она поднялась, отодвинула щеколду, легла снова – и тут ей показалось, что кровать, подхватив ее, взмыла вверх, проплыла в верхний левый угол спальни, потом – в нижний правый, потом ударилась о дверную ручку, потом едва не уперлась в самый потолок, да так, что у нее перехватило дыхание. Паря на кровати, она словно находилась в состоянии невесомости, при этом каждая ее мысль представлялась четкой, словно нарисованная на белом листе линия. Чем больше она заставляла себя уснуть, тем меньше ей этого хотелось. Она снова встала и закрыла дверь на щеколду.

Она ее то открывала, то закрывала, то снова открывала… пока наконец не задалась вопросом: «А что, если у меня и правда поехала крыша?» Тут же ее мысль стала работать в другом направлении: «Мне нужно успеть раскрыть дело, мне ни в коем, ни в коем случае нельзя заболеть, даже если это произойдет, я все равно справлюсь». Она изо всех сил пыталась побороть бессонницу, потливость и волнение. Балансируя между сном и явью, она задавала себе разные вопросы: «Я самонадеянная? А кто хоть чуть-чуть не самонадеян? Я мнительная? А кто с таким грузом ответственности не мнителен? Мало кто признает свои недостатки, но почему Му Дафу намекнул, чтобы я сходила к психологу?

…Спустя месяц после того, как дело «Большая яма» возложили на Лин Фан, оно снова было перепоручено мне, кто-то верит, что я сотворю чудо, а кто-то выжидает, чтобы поднять меня на смех.

…Куда же спрятался У Вэньчао? Если мы найдем его, удастся ли закрыть это дело?

…Му Дафу на словах говорит, что разводиться не хочет, а на деле постоянно путается с Бай Чжэнь, как после этого ему верить? Действительно ли развод не отразится на Хуаньюй? Интересно, любит ли меня еще Му Дафу? Что на самом деле значат мои слова о том, что я разлюбила его, – я говорю так со злости или всерьез?..»

Эти вопросы выскакивали один за другим, сперва каждый по отдельности, а потом все вместе, пока не слились в сплошную какофонию. Она включила лампу и вынула из ящичка прикроватной тумбочки снотворное. На душе у нее стало совсем тоскливо, она вдруг почувствовала себя ужасно одинокой и обиженной – когда ее что-то печалило, ей совершенно не с кем было поговорить; когда уставала, рядом не оказывалось плеча, на которое можно опереться; когда встречалась с трудностями, ей не с кем было разделить свою ношу. Казалось, на всем белом свете нет никого несчастнее ее. Пока она изводила себя этими мыслями, из глаз ее полились слезы, она принялась всхлипывать.

Му Дафу никогда дверь в кабинет не закрывал: с одной стороны, он присматривал за дочерью, которую требовалось среди ночи то напоить, то сводить в туалет, а с другой – за Жань Дундун. Можно сказать, исполнял роль своеобразного центра нервной системы. Вот и сейчас он проснулся от того, что из спальни доносились едва различимые звуки плача. Он тихонько подошел к спальне и повернул ручку, та не поддалась, от этого он забеспокоился еще больше. Он постучал и окликнул: «Дундун». Плач тут же прекратился. Он постучал снова и попросил впустить его. Изнутри не раздавалось ни единого шороха, тогда он пригрозил выбить дверь. Он и правда ударил по ней ногой, но не сильно.

– Открой, пожалуйста, не будем пугать Хуаньюй, – сказал он.

Она отодвинула щеколду и снова ушла в глубь комнаты. Выждав полминутки, он вошел в спальню. Она лежала на кровати, никаких следов слез на ее лице уже не было, о том, что она плакала, говорили лишь припухшие веки.

– Чего плакала?

– Кто тут плакал? Я спокойно себе спала, чего ты вдруг начал тарабанить?

Он обвел глазами комнату, но ничего подозрительного не заметил, глянул на подушку, наволочка тоже была сухая.

– Я проснулся от твоего плача, – произнес он.

– Тебе просто приснилось.

– Ну раз все в порядке, то и прекрасно.

С этими словами он уже собрался было выйти, как вдруг на дверной ручке заметил кровавый след. Он тотчас подскочил к кровати, сдернул одеяло и схватил Жань Дундун за руки. На левом запястье виднелся след от пореза. В его душе разом все перевернулось.

– Зачем ты это сделала?

– Зато я наконец поняла, что испытывала Ся Бинцин, когда резала себе вены. – Сказав это, она тут же спрятала руку, словно ничего и не случилось. – Поняв ее отчаяние, я быстрее раскрою дело.

– Что за вздор!

Он нашел в ящике лейкопластырь, заклеил рану и крепко зажал ее рукой, словно пытаясь остановить кровь, хотя та уже давно не текла. И пускай эта рана была сделана скорее понарошку, для него она была самой настоящей, ведь это был сигнал о том, что психика у Жань Дундун явно разрушена.

– Давай заключим сделку, – предложил он.

– Что еще за сделку? – спросила она, высвобождая руку.

– Либо ты идешь к психологу, либо