Нам здесь жить - Валерий Елманов

— А вот и не сволочь, — возразил Улан. — Судя по отзыву Вальтера он…

Сангре слушал и с каждой секундой удивлялся все сильнее. Получалось, испанец и впрямь ничего себе. В общении прост, не надменен, не высокомерен. В боях с литвинами и прочими дикими племенами проявлял себя, как и должно молодому рыцарю, то есть был бесстрашен и лих, порою до чрезмерности. Однако после сражений в проявлении неумеренной жестокости по отношению к пленным не замечен, разных вольностей с литовскими женщинами себе не позволял и вообще, по мнению Вальтера, вел себя Бонифаций с язычниками излишне мягко. Особенно это касалось упорствующих, коих испанец никогда не приказывал вешать на страх остальным, как принято в ордене, но настаивал, чтобы с ними вторично побеседовал священник. А когда не помогало, все равно оставлял им жизнь, уверяя, что со временем они непременно узрят свет истинной веры и раскаются в своих заблуждениях. Да и торговать ими тоже ни разу не пытался.

— Значит, мое первое впечатление не было ложным, — констатировал Петр. — Надеюсь, то же самое Вальтер скажет и инквизиторам.

— Может, и скажет, — подтвердил Улан, — если увидит. Дело в том, что они куда-то укатили из владений Тевтонского ордена. Сведения точные, поскольку он сам ехал вместе с ними аж до Рагнита, где они и расстались: наш немец подался в Христмемель, а те неизвестно куда. Кстати, — оживился Улан, — как думаешь, где проживает боготворимая им за красоту, ангельскую доброту, великий ум и глубокие познания в медицине кузина Изабелла, с которой он до сих пор продолжает вести переписку, примерно раз в два-три месяца получая от нее очередное послание? — и он с улыбкой уставился на друга.

— Спорим, угадаю местожительство этой виноградной доньи с одного раза, — предложил Петр.

— Почему виноградной? — удивился Улан, но догадался сам. — Ах да, из-за имени, — и он протянул руку, желая заключить пари, но, вовремя спохватившись, отдернул ее и погрозил пальцем: — Совсем забыл, ты ж сам успел с ним поговорить. Ну и что этот крестоносец еще рассказал тебе помимо восторженного описания многочисленных прелестей кузины?

— То, что был недолгое время тамплиером, не скрыл. А вот о монахах, прибывших по его душу, ни словом не обмолвился. Хотя не думаю, что скрывает. Скорее, действительно не знает, что за ним открылась охота, поскольку когда рассказывал о своем бегстве из Арагона, причину не утаил. Мол, боялся попасть в лапы инквизиторов, вот и скитался по Европе на пару с доньей Каберне де Рислинг.

— И что ты обо всем этом думаешь?

Петр помедлил с ответом. Встав с постели, он плеснул себе в чашку из стоящего на столике кувшина клюквенного настоя, выпил, и, с тоской покосившись на потемневшие от недостатка света на улице слюдяные оконца, со вздохом констатировал:

— Так я и не поспал. И где мне теперь силов набраться для ночного забега? А между прочим, секс — это тебе не спорт, тут здоровье требуется.

— Ты не ответил, — напомнил Улан.

— Загадочная история, как глубокомысленно сказал доктор Ватсон Шерлоку Холмсу, — откликнулся посерьезневший Петр, наливая себе вторую чашку. Осушив ее, он задумчиво повторил: — Весьма загадочная. А кое-что вообще не вписывается в общую картину. Нет, порознь голоса твоего Вальтера и моего Бони звучат более-менее, но стоит вслушаться и сразу понятно: кто-то один фальшивит. И этот кто-то однозначно не твой дойч. У него для вранья все слишком сложно.

— Считаешь, Бонифаций о чем-то умолчал?

— Скорее всего, — кивнул Сангре. — Причем допускаю, что без особого умысла, а по простоте душевной, не считая нужным рассказывать о каких-то мелочах, каковые на самом деле далеко не мелочи. Понимаешь, все, кто про тамплиеров писал, в один голос утверждают, что их грехи — чистая липа. Просто король Франции решил прибарахлиться за их счет. Я немного литературы читал, но мнение-то у авторов единодушное. А инквизиторы кто угодно, но никак не дураки, и не стали бы, задрав рясы и высунув от усердия языки, гоняться по всей Европе за каким-то рядовым членом бывшего ордена тамплиеров. Добавь к этому, что его, равно как и прочих испанских тамплиеров, официально признали невиновным, а ныне он занят весьма благородным делом, шинкуя своим мечом гнусных язычников. Но монахи тем не менее в его поисках вон аж куда забрались, до самих тевтонов доковыляли, чего, как ты говоришь, отродясь не бывало. Нелепость получается.

— Да уж, скорее всего, тут и впрямь какая-то тайна кроется.

— Вот-вот, — поддакнул Петр. — Причем связанная, как в сказке про Буратино, с неким золотым ключиком, потому как баблу пресвятая католическая церковь завсегда поклонялась как самой главной святыне. И ключик этот весьма тяжелый, иначе инквизиторы не носились бы за нашим Боней, как Карабас-Барабас с Дуремаром.

— А ключик от орденских сокровищ? — уточнил Улан.

— Навряд ли. Скорее, речь идет о каких-то фамильных ценностях, — предположил Сангре. — На сто процентов не поручусь, информации мало, но сам посуди, откуда рядовому юноше знать про секреты тамплиеров.

— А ты уверен, что он был рядовым? — усомнился Улан.

— Рядовым, рядовым, — заверил Петр. — Он же в него в шестнадцать лет вступил. Да и пробыл в его рядах всего год. Причем все это время, как сам мне поведал, тихо-мирно сидел в своем Арагоне, по командировкам не шастал, в Париж, в каморку папы Карлы, то бишь ихнего магистра, не заглядывал. Где ж он мог разведать тайну дверцы за нарисованным холстом? Хотя, может, и соврал, а на самом деле… Надо бы еще разок с ним потолковать, но… тебе.

— Мне?! — удивился Улан. — А ты ничего не спутал? Я ж в испанском ни в зуб ногой.

— Не лги другу, — строго сказал Сангре. — Но пасаран ты точно знаешь. Это раз. Кто такие идальго и кабальеро тоже в курсе. Это два. Про корриду, пикадоров и тореадоров от меня наслышан. Три. Перевод моей фамилии тебе известен — четыре. Вот и выходит, что ты на испанском шпрехаешь почти на уровне Серванта и этого, как его, Попы де Веги. Остальные нюансы наверстаешь по ходу беседы. Или… Погоди-погоди. Так ведь он за три года практики худо-бедно, но успел освоить немецкий. У-у, тогда твои возражения вообще снимаются, ибо ты на дойчландском почти Гейне, наверняка Гете, а еще Фейхтвангер и Фейербах вместе взятые.

— Но…

— Ша, дядя, время для дискуссии кончилось — сейчас медовуху пьянствовать позовут…

— И после нее тебе тоже недосуг, некие неотложные мероприятия намечаются, — лукаво улыбнувшись, подхватил Улан.

— Вот-вот, — помрачнел Петр. — А к завтрашнему дню мне надо как следует отоспаться, ибо после обеда я провожу первое занятие по боевой подготовке. Буду из отмазанных мною от смерти орлов былинных литовских богатырей лепить. Этаких Добрыню Литвиныча и Алешу Вайделотыча.

Улан иронично крякнул, красноречиво давая понять, как он относится к процессу лепки богатырей. Сангре мрачно покосился на друга.

— Сомневаешься в моих педагогических талантах?

Улан неопределенно пожал плечами, но не желая обидеть Петра, пояснил: