Симметрия желаний - Эшколь Нево

заводит детей. Она и правда была немного склонна к депрессии, но его это не волновало. Это лишь означало, что за жизнерадостную атмосферу в их семье будет отвечать он. Одновременно это обрекало его на постоянный страх: он боялся, что однажды придет домой и обнаружит, что она сдалась.

– Вы знаете, каково это – каждый день возвращаться домой, боясь найти свою жену в петле? Или лежащей на полу, рядом с пустой упаковкой из-под таблеток? – спросил Амихай миллионера.

Я слушал Амихая и думал о том, сколько раз за последние несколько месяцев он сидел у меня на диване и ни разу не заговорил ни о чем подобном.

Миллионер промолчал. По его лицу нельзя было понять, какие чувства он испытывает: шок, любопытство или нетерпение – когда уже Амихай прекратит выносить ему мозг.

Амихай и не думал останавливаться:

– Только когда родились близнецы, я немного расслабился. Она так их любила, что я поверил: она их не бросит. Я охотно уступил ей победу в негласном родительском соревновании за любовь детей: пусть мальчики любят ее чуть больше, чем меня, лишь бы она была счастлива. Потому что, когда ей было хорошо, хорошо было и мне. Да, из-за детей мне пришлось отказаться от своей мечты. Понимаете, я всегда хотел лечить людей. Методами альтернативной медицины. Три года назад, во время футбольного чемпионата, каждый из нас записал свое… ладно, сейчас не о том речь… Я хочу сказать другое… Я был готов отказаться от своей мечты. Мне было наплевать, что я вкалываю как проклятый, зарабатывая деньги на подгузники и влажные салфетки, а потом иду домой и тоже вкалываю как проклятый, чтобы быть хорошим отцом. Главное, что, когда день заканчивался, мы с Иланой ложились в постель и разговаривали. Пусть всего несколько минут. Благодаря своему уму она давала мне увидеть все, что происходило со мной в тот день, в новом свете. А теперь? Теперь я ложусь в постель один. Я больше не чувствую вкуса жизни. Она потеряла для меня всякий смысл.

Миллионер посмотрел на часы. Это был смуглый коротышка, ростом даже ниже меня, с почти идеально круглым лицом бонвивана. Но с той минуты, как мы вошли в комнату, он ни разу не улыбнулся.

Офир взглянул на меня; я одобрительно кивнул. Он заново запустил презентацию, показал структуру ассоциации и объяснил, почему мы хотим ее создать.

За это время миллионер дважды посмотрел на часы.

Затем мы предложили ему задать нам вопросы, на которые обычно отвечал я. У него не было к нам ни одного вопроса.

Я все-таки сделал попытку втянуть его в диалог:

– Возможно, есть что-то, о чем вам хотелось бы узнать подробнее?

– No, thank you[25], – ответил он и встал.

* * *

– Простите меня. Я все испортил, – сказал Амихай, когда мы вышли из отеля.

– Ничего ты не испортил, – поспешил я возразить.

– Ты говорил искренне, – успокоил его Офир.

– Да, но зачем ему моя искренность? – Амихай нахмурил лоб. – С такими монологами ходят к психологу.

– Кто знает? – пошутил я. – Может, он как раз психолог.

– Нет, – мотнул головой Офир. – Для психолога он чересчур загорелый.

Амихай промолчал. Даже не засмеялся. Он долго провожал взглядом стаю птиц, летевших на юг строем, похожим на вопросительный знак.

– Вы замечательные друзья, – наконец сказал он. – Мне так перед вами стыдно. Вы столько сил отдали этой презентации.

– Не мели ерунды, – отмахнулся я. – Мне все равно нечем заняться.

– Мой наставник в Индии говорил, что благотворная энергия никогда не пропадет даром. – Офир положил руку на плечо Амихаю. – Как насчет прогуляться по набережной?

– Отличная мысль, – откликнулся я. – Я никуда не спешу.

– А я вечно всюду спешу, – с горечью сказал Амихай и посмотрел на часы, но все же согласился немного пройтись.

Мы шагали, а в лицо нам бил ветер, надувавший паруса яхт, заставлявший трепетать вывешенные на пляже красные флаги, круживший над дорогой выброшенные рекламные листовки, гнавший к берегу пенные барашки, переворачивавший страницы книг, которые читали сидевшие на скамейке старушка и ее помощница филиппинка, забиравшийся в рукава парадных рубашек, которые мы надели на деловую встречу, проникавший в наши ноздри, рты и уши и заставлявший нас хранить молчание, потому что любой вопрос и любой ответ будет унесен ветром. Только когда мы добрались до башни Оперы, вой ветра немного стих и стало можно просто идти, а не бороться с его порывами. Тогда Амихай сказал: «А хорошо здесь, на набережной». Офир, который после возвращения из Индии не выносил, когда при нем хвалили Тель-Авив, заявил: «Жалко только, что шоссе слишком близко. Если бы не асфальт и не все эти магазины… Это напоминает мне карикатуру на сам город, плоский и голый. Он лишен глубины, он расчерчен на квадраты, в нем ни у кого нет личного пространства, поэтому связи между людьми тут слабы и длятся недолго. Возьмите хоть нас четверых. Сколько лет мы здесь живем! У нас была куча возможностей завести новых друзей, а мы по-прежнему цепляемся друг за друга»…

– Может, посидим у фонтана? – предложил Амихай.

Я мысленно призвал Офира заткнуться, потому что заметил, что у Амихая дрожит голос. У меня было четкое ощущение, что он на грани. Мы переходили через дорогу, когда Офир указал на вывеску нового магазинчика пекарни «Абулафия».

– Смотрите, из-за интифады люди уже боятся ходить в пекарню в Яффу, и здесь открыли филиал, чтобы несчастным гражданам не пришлось глазеть в Яффе на арабов, потому что арабы – это не то, на что хочется глазеть, не так ли?

Мы присели на край фонтана, но даже вид струящейся воды не утихомирил Офира.

Он зажал двумя пальцами нос и прорычал:

– Фу, какая вонь! Зачем они льют в воду столько хлорки?

Потом он оглядел площадь позади нас:

– Сплошные дома терпимости и игорные заведения. Прямо-таки Римская империя периода упадка.

Потом его интерес привлек вход в торговый центр:

– Что это за статуи людей с аккордеонами? И почему они висят на колоннах с опущенными головами? Что хотел сказать скульптор? Что, когда посетители увидят этот уродский торговый центр, им захочется покончить с собой? В Копенгагене такого не допустили бы. В Копенгагене пригласили бы лучших художников, а не бездарей, готовых работать за грош.

– Вообще-то говоря, ты никогда не был в Копенгагене. – Я чувствовал, что должен срочно остановить Офира, потому что с каждым его словом лицо Амихая все больше мрачнело. Я понимал, что его широкая верблюжья спина вот-вот переломится – достаточно последней соломинки.

– Ну