Подари мне небо - Айлин Грин

осталась среди вещей – такая же загадка, как история происхождения записки. Хотя, возможно, сестра просто её не заметила. И хорошо, если так. Пусть будет хотя бы одно напоминание о том, что я жил. Точнее о том, как я жил.

Первое судебное слушание

На суд я приехал один, хотя сестра настаивала на том, что мне нужен сопровождающий. Но это был только мой суд. Я впервые был на судебном слушании, впервые был одновременно и свидетелем, и возможным виновным, и пострадавшим лицом. Комбо – три в одном. Вопросы, которые задавали мне, в основном касались того злосчастного дня, о котором я, на удивление, мало, что помнил. Суд интересовала проверка самолёта, моя уверенность в том, что самолёт исправен и прочие технические тонкости, в которых сам суд не разбирался. Сложно ответить на вопрос – уверены ли вы в том, что самолёт был в порядке? Это же самолёт, а не музыкальная шкатулка. Пилот осматривал только внешнюю сторону, внутрь – доступа не было. Да если бы и был, то это работа для техников, а не для тех, кто управляет самолётом.

– Когда вы подняли самолёт в воздух, все приборы был исправны?

– Да.

– Когда вы обнаружили неисправность?

– Незадолго до посадки.

– Вы связались с землёй, чтобы сообщить о том, что у вас техническая неисправность?

– Связь с землёй отсутствовала.

– Что вы сделали после того, как поняли, что навигация не работает, и нет связи с вышкой?

– Принял решение сажать самолёт.

– Почему вы приняли такое решение?

Я чуть не закатил глаза. А какое решение я должен был принять? Самолёт либо сажаешь, либо он упадёт сам. Первый вариант был перспективнее. Хотя сейчас я в этом сомневался.

– Топливо было на исходе, искать другой аэропорт времени не было.

– Как вы думаете, можно ли было избежать катастрофы?

Я задумался. Помня слова Тома о том, чтобы я не говорил ничего про фиктивные проверки самолётов, которые по факту не были проведены, я постарался сместить акцент на слаженность работы техников, диспетчеров и нас, пилотов.

– Думаю, что разбирая последствия катастрофы, стоит учитывать человеческий фактор в любом случае. Даже, если это техническая неисправность – о ней могли подумать техники. Неверная посадка – командир воздушного судна должен был просчитать все возможные варианты.

– Вы не ответили на поставленный вопрос.

– Да. Я думаю, что катастрофы можно было избежать.

– Вы видели материалы дела?

– Да.

– Вы читали о том, что самолёт был неисправен? Мы получили информацию от авиакомпании о том, что данный самолёт проходил D-check проверку лишь на бумаге, а фактически проверки не было.

– Я читал то, что написано в документах. Однако ни я, ни другие сотрудники авиакомпании не несут ответственность за то, что проверка не была проведена должным образом. Проверка проводилась в Сингапуре, и мы на ней не присутствовали.

– Вы хотите сказать, что вы не знали о том, что проверка не была проведена?

– Нет.

– Знал ли Ваш руководитель?

– Вам лучше спросить у него. По моим данным – нет. Вы, действительно, считаете, что мой руководитель разрешил бы лучшему пилоту авиакомпании поднять в воздух неисправный самолёт?

Я произнес эту фразу на одном дыхании, потому что, к сожалению, горькая правда была в том, что Том знал о том, что самолёт не проходил проверку. И именно об этом он попросил меня – сказать, что он был не в курсе. Я был уверен, что Том не знал о том, что в самолёте обнаружена неисправность, но о том, что проверка не проводилась – он знал. Если бы я был в другом положении, я бы наплевал на все его просьбы – я его предупреждал о том, что его идеи не доведут до добра, но, несмотря на эти разногласия, мне искренне было его жаль. Вряд ли он подозревал, что его наплевательское отношение приведёт к авиакатастрофе и такому количеству жертв. Он – такая же пешка, как и я. И сейчас, несмотря на своё положение, состояние, мне было его жаль. У него родился ребёнок, он осознал, что погоня за славой не приведёт ни к чему хорошему, а случившееся – лишь отчасти его вина. Основная вина лежала на техниках, которые не проверили самолёт непосредственно перед вылетом. Почему они этого не сделали – разбираться будет суд. Что им грозит – тоже суд. Насколько я правильно понимал ситуацию, трясти будут и диспетчеров контрольного пункта Шереметьево. Хотя, получив доступ к записям, я не считал, что была их вина. До определённого момента мой самолёт летел по заданному плану. Лишь снизившись до высоты около пяти тысяч футов, мы сменили эшелон на другой. Оставались минуты на принятие решения. Да, можно было сработаться и действовать слаженно, но я понимал, что они и так сделали многое – спасли турецкий борт от столкновения с моим. А мне, наверное, вообще грех жаловаться – я выжил. И даже имел шансы на то, что смогу ходить. Вот только как выкинуть из головы такое количество жертв? Пока я не знал ответа на этот вопрос.

– Марк Вольфманн, вы свободны, – услышал я голос судьи, и благодарно кивнул.

Участвовать в судебном заседании – удовольствие сомнительное. Врать под присягой – ещё хуже. Но я справился, и, кажется, весьма успешно. Оставалось только надеяться на решение судьи и на то, как пройдут другие слушания.

У здания суда меня ждал Том.

– А где цветы? – спросил я, подъезжая к нему на своём новом транспорте.

– Какие цветы? – удивлённо посмотрел он на меня.

– Нуууу, – протянул я, – ты так стоял в ожидании моей персоны, что было бы неплохо, если бы ты был с цветами.

– Ты точно уверен, что после случившегося у тебя всё в порядке с головой?

– Нет, – я улыбнулся, – но смотреть на твоё удивленное лицо мне никогда не надоест.

– Спасибо, – сказал Том, – спасибо за помощь.

– Не за что, – пожал я плечами, – очередь за тобой.

Том судорожно вздохнул.

– Я передал твое пожелание.

– Записку с временем и местом передал?

– Да.

– Значит, остаётся надежда на то, что Кейт меня услышит и придёт туда, где я буду её ждать.

Глава 38. Кейт.

После того, как отец сообщил мне новость, от которой я пребывала в шоке несколько дней, я убедительно настояла на том, чтобы вернуться домой. Лежать взаперти в больнице больше не было смысла. У меня появился стимул жить, оставалось лишь одно – вернуть в свою жизнь человека, без которого эта жизнь никогда не будет такой, о