Девятый час - Элис Макдермот

Сестра Жанна поправила подушки.

– Попробуйте посидеть немного, если сможете, дорогая, это полезно для легких, – сказала она мягко. Салли безошибочно определила, что она уже много раз это повторяла. – Знаю, вы устали, миссис Костелло, но было бы неплохо, если бы вы дали своим легким немного простора.

Миссис Костелло снова кашлянула и прищурилась, как рассерженный ребенок.

– Я от тебя устала, – заявила она.

– Вы вообще устали, миссис Костелло, – откликнулась сестра Жанна. – Выпейте немного чаю. Вам надо что-нибудь съесть, тогда вы почувствуете, как к вам возвращаются силы.

Она сделала знак Салли, чтобы та обошла кровать.

– Всего ложечку, – прошептала она. – По ложечке за раз. Я принесу вам поесть.

Руки у Салли дрожали, и чашка дребезжала на блюдце. Квасцы осели на самое дно. Она планировала дать миссис Костелло несколько глотков жидкости, а потом по чайной ложке скормить набухшие квасцы со дна. Забить ими ей горло. Остановить дыхание.

Она планировала обменять собственную бессмертную душу на смертное счастье матери.

Нелепый план. Даже зайдя так далеко, Салли понимала, насколько он нелепый. Она поняла, что он нелепый, как только он у нее появился (по пути домой из отеля той горькой ночью, когда она думала про комнатный жасмин и сирень, про свадьбу в июне, про то, что только жалкая калека, сплошь кровь, вонь и жалобы, птичьи косточки и бледная кожа, преграждает матери путь к счастью, к месту на небесах). Она понимала, насколько он нелепый, вчера, когда уговаривала сестру Иллюминату подняться наверх в часовню на трехчасовую мессу («Неужто вам не хотелось бы помолиться в часовне, сестра? – спрашивала она. „А с виду и мухи не обидит…“ – Как давно вы в последний раз провели пару часиков днем вдали от своей гладильной доски?»), а потом насыпала в лиловый платок квасцы сестры. Салли знала, они существуют для того, чтобы сделать огнестойкими платы монахинь, пожертвованные пеленки для младенцев, кухонные занавески. И все это время она повторяла себе, что ее план нелепый. Она ни за что этого не сделает. У нее духу не хватит.

Но как-то она проснулась рано утром в своей кровати в доме Тирни. Звуки обычной утренней безумной суеты эхом доносились сквозь стены. Топот ног по лестнице, мистер Тирни барабанит в дверь ванной. Девочки жалуются, что им тоже туда надо. Обычный припев: «Можно я надену твой… Можно мне одолжить твой…» – на четыре голоса. И Патрик зовет Тома, а миссис Тирни – близняшек. Мистер Тирни красивым баритоном напевает мотивчик без слов, проходя по коридору мимо двери Салли. Свисток чайника и шипенье жарящегося на сковородке бекона. Подгорающий тост. На нее нахлынуло воспоминание о том, как она уловила похожий запах в квартире матери, когда нежданно переступила порог и поверила, глупо, ошеломленно, но искренне поверила, что в ее отсутствие вернулся отец, вернулся, чтобы вернуть счастье матери, ее яркий смех, ее жизнь. Чтобы она не была совершенно одна.

Салли понимала, что план нелепый, когда поднималась утром с кровати и одевалась в холодной комнате, а потом солгала миссис Тирни, что пойдет в монастырь повидаться с матерью. Сама ложь, произнесенная вслух, на шаг приблизила ее к осуществлению нелепого, ужасного плана. Она произнесла эту ложь, вышла из дома, и внезапно из полета воображения ее задумка переместилась в область возможного. Возможно, она и правда способна что-то совершить, чего-то добиться: спасти жизнь матери тут, на земле, и там, на небе.

«Пойду в монастырь повидаться с матерью», – солгала она без заминки и вышла из дома, а потом поднялась в квартиру миссис Костелло. Толкнула дверь и вошла. Солидная пригоршня квасцов в надушенном носовом платке.

И вот она здесь – один на один со своим планом у кровати миссис Костелло.

Зачерпнув ложкой чай, Салли медленно поднесла ее к губам больной. Миссис Костелло послушно глотнула, сомкнула губы. А потом покачала головой. Она кашлянула, вложив в это проявление слабости всю свою силу, и сказала:

– Хватит.

– Еще пару ложек, – попросила Салли.

Она чувствовала, что как на щеках у нее выступает лихорадочный румянец, как из-под воротника к лицу поднимается неестественное тепло. Миссис Костелло вяло проглотила еще ложку. Губы у нее были сухие и тонкие. Над верхней пробивались светлые волоски. Кости подбородка и скул проступали под кожей. Она была худой и бледной, и ее тело почти исчезло. Ее самой тут почти не было. Точно в комнате совсем пусто: груди нет, узкие бедра, и только одна здоровая нога под простыней и покрывалом. А ведь столькому мешает…

Салли зачерпнула смесь со дна чашки.

В спальню вернулась сестра Жанна. Она тоже держала в руках чайную чашку и ложку.

– Если бы вы чуть-чуть поели, миссис Костелло… – начала она, подходя к кровати. – Может, немного яблочного пюре?

Миссис Костелло все еще кашляла, но уже изящно, слабо и жалобно отнекивалась. Она опять откинулась на подушки.

– Посторонись-ка, милая, – сказала сестра Жанна Салли и втиснулась между ней и больной.

Отвернувшись к туалетному столику, Салли мельком увидела собственное отражение в зеркале. Она выглядела бледной и взъерошенной, с дикими глазами – такая нелепая. Было что-то безумное в том, как она прижимала к груди хрупкую чашку и блюдце. Что-то безумное в самой идее: заткнуть женщине горло. Остановить ее дыхание. Положить конец ее бесполезной жизни, ставшей бременем для всех, – лишь бы получить то, чего она жаждет для матери, которую любит больше всего на свете.

Салли посмотрела на молодые лица на свадебной фотографии.

Две здоровых ноги миссис Костелло в атласных туфлях под кружевным подолом платья. Черные волосы мистера Костелло, густые и волнистые, блестят от помады.

Разве они тоже не смотрят из прошлого диким взглядом?

Миссис Костелло снова закашлялась. Салли оглянулась на нее, и вдруг – за то время, что понадобилось ей на разворот телом, кашель больной словно перешел в другой регистр. До начала приступа она успела сползти с подушек, и теперь спина у нее вдруг выгнулась, а голова запрокинулась. Она силилась поднять голову с подушки, как пловец, выныривающий на поверхность. На щеках и на шее у нее проступили красные пятна – неровные и хаотичные, как щербины на битой посуде. Миссис Костелло прижала ладони к матрасу, точно хотела подняться, потом кашель совершенно ее одолел. В такт ему билась под простыней культя. Салли двинулась к больной и почувствовала, как, плеснув через край, чай намочил ей блузку. Она резко повернулась поставить чайную чашку, а когда развернулась снова, то наткнулась на темную спину сестры Жанны. Монахиня отступила от кровати, хотя ее белый крахмальный чепец все еще склонялся к миссис Костелло. В руках она по-прежнему держала чашку с яблочным пюре и ложку. Кашель калеки еще раз изменился: теперь это было не выталкивание воздуха, а втягивание его – глубокое и мучительное. Маленький рот раззявился, раскрылись и светлые глазки, в которых сейчас чувства и смысла было больше, чем когда-либо видела Салли: паника, боль, удивление.