Девятый час - Элис Макдермот

– Выглядишь как утонувшая крыса, – беспечно заметил Патрик и, не вставая, отодвинул от стола стул рядом с собой. – Отдохни-ка. Выпей стакан молока.

Откинувшись назад, он потянулся и взял с сушилки стакан, наполнил его из бутылки, которая уже стояла на столе. Патрик поставил стакан перед Салли, пока она садилась, а потом оба вернулись к своим занятиям. Никогда в жизни она не ощущала такой усталости – даже после двух бессонных ночей в поезде.

Патрик объяснял Тому какой-то график, который рисовал в блокноте. Том раз за разом запускал руку в волосы, от чего они вставали дыбом, словно сопротивляясь объяснениям.

– Уровень воды в сообщающихся сосудах всегда одинаков, она сама его ищет, – говорил Патрик. – Ну как ты не понимаешь!

– Не понимаю, и все, – раздраженно откликнулся Том. – И от того, что ты это повторяешь, ничего не меняется. Что это значит? Ты хочешь сказать, у воды есть мозги, есть глаза? Она расхаживает, выставив вперед руки, как слепой? Чушь собачья.

Патрик склонился над страницей.

– Это значит… – Он провел пальцем по листу. – Просто попытайся вникнуть. Вот акведук. Вот водонапорная башня. Вот трубопровод. Вот клапан. Улавливаешь?

– Ну и что? Я все равно не понимаю, о чем ты.

В тусклом свете лампочки на его лице обозначились тени. Он был выше и плотнее брата. Глаза с набрякшими веками. Том был тугодумом, а Патрик – слишком уж башковитым. К этому в семье привыкли, и это служило неисчерпаемым источником шуток, в которых обоим доставалось поровну: Тому – за ошибки, которые сделал по невежеству, Патрику – за ошибки, которые совершил из высокомерия.

– Ну, так вот, – продолжал Патрик, – уровень воды в сообщающихся сосудах…

Не успел он договорить, как Том вскочил ноги.

– Знаешь, с меня хватит! – Он повернулся к Салли. – Сама разговаривай с этим попугаем, если хочешь. А я спать пойду. – Он ткнул пальцем в сторону широкой кухонной раковины: – Кран открой, если вздумаешь узнать, чего ищет вода.

Он вышел из кухни, и они услышали его шаги на лестнице. Пожав плечами, Патрик сложил листок с графиком и сунул его в книжку. Потом стал собирать бумаги. И вдруг сделался неловким во внезапной тишине.

– Хочешь еще молока? – спросил он.

Салли не притронулась к тому, что он уже налил.

– Нет, спасибо, – ответила она.

Он вылил остатки в собственный стакан, посмотрел на него недовольно и раздраженно покачал головой, точно молоко налил кто-то другой. Точно теперь из-за этого полного стакана ему придется остаться с ней за столом. Он выпил молоко.

– Мама решила, что ты ушла ночевать к себе, – сказал он, вытирая губы. – Когда ты не пришла.

– Нет.

– Но она говорит, ты все же вернешься к матери, – осторожно добавил он.

– Не знаю.

Известно ли Патрику, как обстоят дела с ее матерью? Если и так, то, наверное, очень мало. Едва ли миссис Тирни стала бы обсуждать подобное со взрослым сыном. Едва ли молодого мужчину вроде Патрика это заинтересует. Последние несколько месяцев в семье по молчаливому согласию все делали вид, будто Салли поселилась у них в гостевой комнате, просто чтобы быть поближе к отелю, хотя мистер Тирни нашел для нее работу в чайной уже после того, как сестра Люси привела ее сюда.

Она сжала пальцы на высоком стакане.

– Больная, которую я иногда навещала по утрам… миссис Костелло… – Салли помолчала. – Она сегодня скончалась, как раз когда я была там.

Патрик обмяк на стуле, точно для него это тоже был удар, и перекрестился.

– Печально. Она очень болела?

– У нее была пневмония, – сказала Салли. И, помолчав, добавила: – Она была одноногой. Ногу ей отрезали, когда началось заражение после укуса собаки. Это было много лет назад. Она немного повредилась… – И Салли коснулась виска, чтобы Патрик понял.

Патрик сделал еще глоток молока и неохотно поставил стакан. Порылся в памяти, стараясь припомнить что-то, и наконец спросил:

– Так это жена молочника? – Он словно только что сложил два и два.

Патрик указал на бутылку. По его лицу тут же стало понятно: он сомневается, не бестактный ли это вопрос.

– Она самая, – подтвердила Салли.

Он снова кивнул, явно решив перевести разговор в более приятное русло:

– Мама как-то сказала, что с твоей стороны очень мило ее навещать. Наверное, было нелегко. Одноногая, да еще и не в себе. – Он был явно доволен собой.

– Нелегко, – согласилась Салли. – Временами.

Они еще посидели в тишине. Над головой у них храпел его отец. Выпадали ночи, когда от храпа мистера Тирни даже стены подрагивали. Салли заметила, что Патрик взглянул на нее, словно желая определить, что она думает об этих звуках, и явно их стесняясь. Салли пришло в голову, что его лицо и глаза вообще ничего не способны утаить: он, конечно, умен, но, если наблюдать за ним внимательно, можно угадать все до единой мысли.

Страшно подумать, что такое лицо может стать неподвижным.

– Слышала когда-нибудь историю моего отца о Рыжем Уилене? Я про одноногих среди нас.

Она ответила, мол, нет, и он взялся рассказывать.

Начал Патрик издалека, присовокупив (как было у него в обычае в те дни, когда он считался в семье умником) все, что знал об истории Гражданской войны, плюсах профессии швейцара и легендарном романе родителей, о том, каким выдался весенний вечер (семья за обедом, сиреневый куст под окном столовой еще не зацвел), когда в дверь постучал Рыжий Уилен, отправившийся на войну вместо его дедушки.

И закончил рассказ, эффектным жестом указав на потолок, подразумевая прекрасный дом с пятью спальнями, точно дом, сам его кирпич и камень, служили доказательством правдивости его слов. Словно сама эта повесть, звук его голоса, дрожащий воздух вернули их в безусловное настоящее, когда они сидели одни вдвоем посреди ночи, одни бодрствовали и были (по крайней мере он) влюблены.

Эффектный жест он сделал правой рукой, поскольку в левой держал тонкие пальцы Салли. Они наконец согрелись в его ладони, и ему не хотелось их выпускать.

Наш отец рассказывал: «После этого жизнь вашей матери из черно-белой стала цветной. По моему скромному разумению».

Свадьбу матери Салли сыграли в июне. Пусть это и была короткая церемония в будний день в пустой церкви, все равно там были и ландыши, и сирень. Далее последовало избавление от двух квартир – от многократно перекрашенной и от голой, как келья монаха. Они купили домик в районе, где жило семейство Тирни. Сам мистер Тирни щедро ссудил им денег из «репараций» от отца. А потом («на склоне лет», как говорил наш отец) Энни в свои сорок восемь однажды ясным утром родила вторую дочь. Ее назвали Грейс.

Салли возила девочку гулять в детской коляске, когда Энни снова приступила к работе в монастырской прачечной (на то время, когда Энни была уже на большом сроке, наняли другую молодую вдову с ребенком, который играл на полу).