Девятый час - Элис Макдермот

– Зайди, помолишься, – шепнула она.

Салли неохотно прислонила швабру к каминной доске, бросила рядом тряпку. Провела по юбке влажными ладонями. Сестра Жанна ждала ее у двери спальни и, когда Салли приблизилась, протянула руку, указывая ей войти первой. Салли вспомнила, как, преграждая путь, сестра Жанна протянула руку, когда она попыталась подойти к кровати миссис Костелло.

Свет в комнате переменился. Поначалу Салли решила, что за окном развиднелось, что сквозь тучи и шторы на окнах пробилось солнце, а потом заметила две горящих на туалетном столике свечи. Запах нового фитиля и воска приятно смешивался с запахом чистых простыней на кровати и задержавшимся запахом мыла, с которым омыли усопшую. Миссис Костелло не изменилась: ее тело осталось таким же тщедушным под покрывалом, возвышение здоровой ноги, впадина за культей. Ее руки теперь были скрещены на груди поверх чистой ночной рубашки, мелкие прядки влажных волос красиво обрамляли лицо. Это лицо было таким же бледным, как раньше, но губы посерели, а черты обострились, отчетливее проступили косточки.

Куклы с фарфоровыми лицами на туалетном столике были ужаснее.

Салли заплакала. Она опустила голову. Она полностью отдалась плачу. Она вообще ни о чем не думала – ни о последнем часе, ни о последних неделях или днях, ни о предстоящих часах. Сестра Жанна обняла ее за талию. Салли чувствовала, как в ее бок вжимается маленькая ладонь монахини, притягивает и отпускает, притягивает и отпускает. Все, что она планировала, воображала, все, на что надеялась, все ее удручающие сделки с самой собой, с Богом, с прошлым и с будущим, обратились в ничто перед этой неподвижностью. Какое-то мгновение она даже не могла вспомнить, что ее сюда привело или что означает эта смерть. Она просто плакала. Запах свечного воска и мыла, одеяния сестры Жанны, чистого носового платка, который маленькая монахиня мягко вложила ей в руку. Сестра Люси. Шум дождя за окном, журчание в водосточных трубах. Неподвижная женщина на кровати, и запах – запах смерти, животной смерти, мертвой мыши за стеной – заползает в комнату…

Сестра Люси прошептала (Салли никогда раньше не слышала, чтобы она шептала):

– Скоро придет мистер Костелло.

Иными словами, Салли лучше было уйти.

Все еще вытирая слезы, она вернулась с сестрой Жанной в гостиную. Надела пальто и шляпку (казалось, целая жизнь прошла с тех пор, как она их сняла), но ей пришлось вернуться в кухню за сумочкой. Сестра Жанна последовала за ней.

– Выпей воды перед уходом. Ополосни лицо холодной водой.

И Салли послушно подошла к раковине. А потом, когда она повернулась, сестра Жанна протянула ей сумочку. Застежка была открыта. Сестра удерживала ремень лишнюю секунду, которая потребовалось ей, чтобы поднять голову и встретиться глазами с Салли.

– Ты никакого вреда не причинила, милая, – сказала сестра Жанна. – Что бы ты ни намеревалась сделать. Господь справедлив. Он знает правду.

Салли спустилась по узкой лестнице дома миссис Костелло и прошла шестнадцать кварталов до отеля. Улицы гудели от голосов, стука дождевых капель, грохота машин и грузовиков. Кто-то кричал, несколько девочек у дверей магазина смеялись, мимо текла река серьезных лиц под зонтиками, одни прохожие смотрели на нее, другие отводили взгляды, и ни один не подозревал (на краткое мгновение поверила она) о неподвижности, которая их настигнет. Захватит черты их лиц, их жестикулирующие руки, их шевелящиеся губы и вздымающуюся грудь. Дойдя до отеля, Салли увидела спешивших людей, быстрое движение дверей, от которого словно вспыхивали стекла, самого мистера Тирни в бежевой униформе, со свистком у рта, с поднятой рукой, а черная мостовая сверкала у него под ногами как лакированная кожа. Его густые усы. Его улыбающиеся губы (когда монета тихонько скользила ему в руку или опускалась в карман) не подозревают о параличе, который их настигнет, о внезапной неподвижности, окончательной и бесповоротной. На лифте Салли спустилась в помещение для персонала. Пока она переодевалась, воображение рисовало ей каждую из находившихся поблизости девушек:… голова обмякла, покоится на сгибе руки в черном рукаве, ее мягко опускают на подушку. В чайном салоне с его вежливой тишиной (мягкое позвякивание чашек, блюдец и ложечек, учтивое поедание пирогов и сэндвичей, разговоры вполголоса) она увидела отупелое забытье рода человеческого. Рано или поздно ужасная неподвижность настигнет всех. Тем способом или иным ужасная неподвижность остановит их дыхание, однако посетители накладывают ложечками сахар в чай, откидываются на спинку стульев, чтобы достать часы, или прижимают к розовым губам салфетки.

Домой после работы Салли возвращалась в холодной темноте, под уличными фонарями, залепленными туманом. Как ей жить после того, что она увидела? Одно дело отказаться от монастыря со словами «я передумала» после долгой поездки в поезде, показавшей ей правду грязного мира, показавшей, что при встрече с человеческой грязью она получает не утешение, а проклятие и удар в лицо. Но теперь ей хотелось отказаться от самой жизни, ведь как жить, зная, что все ее дни ведут к той неподвижности, той бессмысленности, к звериному запаху смерти?

В этот поздний час каждая церковь, мимо которой проходила Салли, была слабо освещена. Начался Великий пост. Она знала, что внутри статуи укрыты пурпурными саванами. Что-то знакомое чудилось ей во влажном камне и тенях. Сырость и холодная земля. Знакомо, но безотрадно. Она вышла к монастырю. Тут тоже свет за окнами казался тусклым. Монахини, наверное, устало молятся под конец проведенного в трудах дня. Она пошла к себе домой – к дому матери – и увидела свет в окне спальни. Ее мать там совсем одна? Или неподвижность вернула ей мистера Костелло? Салли целый день о нем не думала. И какая жизнь ждет теперь ее мать? Сирень, ландыши. Ясная погода в июне. Теперь они вольны пожениться. Салли попыталась проникнуться радостью, ощутить ее всем своим существом, охладить ее – так иногда молитва способна унять электризующий зуд, потребность двигаться. Но никакие мысли о лете не могли сделать менее ярким воспоминание о неподвижности миссис Костелло.

Лиловый носовой платок с остатком квасцов все еще лежал у Салли в сумочке.

Ее намерения, ее нелепый план убийства теперь казались ей ребяческими, наивными и невинными. Она хотела спасти душу матери пусть даже ценой погибели своей собственной. Но в своей ребяческой наивности она не понимала, что это означает.

А вот ее отец знал. Давным-давно знал, лежа в своем выдолбленном пространстве под землей: неподвижность, которую не одолеть никакой молитвой, никаким желанием, никаким воображением и никакой жертвой. Конечно, он никогда к ним не вернется.

Она вошла на кухню Тирни. За кухонным столом под одинокой лампочкой сидели Том и Патрик, стол был завален раскрытыми книгами и листами бумагами. Когда она появилась, они посмотрели на нее с безразличием братьев.

– А мы уже думали, куда это ты запропастилась, – сказал Том. – Ма решила, что ты к себе вернулась.

И снова она сняла пальто и шляпку, теперь отсыревшие и тяжелые от влаги, и повесила на крючок за дверью. Опустив сумочку на пол, вышла на тусклый свет.