Ее звали Ева - Сьюзан Голдринг

Эвелин, конечно, была бодрее, чем многие ее ровесники, и как свои пять пальцев знала каждый кустик, каждый бугорок в поместье, но однажды, совершая свой традиционный обход, зацепилась ногой за ветку куманики и свалилась прямо в заросли. Пытаясь сгруппироваться при падении, она повредила запястье. Травма угрозы для жизни не представляла и не должна была надолго лишить ее дееспособности, но Эвелин усмотрела в этом происшествии предупреждение о том, что ее ждет, и поняла, что ей следует быть более осторожной.

Хорошо, что я упала здесь, на сухую листву. А если б поскользнулась на гранитных плитах во дворе, наверняка сломала бы ногу или бедро. Или, если б поскользнулась на склизком мшистом мостике, что перекинут через канаву, наполненную дождевой водой, могла бы сорваться вниз и даже утонуть.

Опираясь на палку, она сначала поднялась на колени, потом встала с земли.

Идти я в состоянии. К счастью, повреждено только левое запястье. Но это – знамение: нужно все продумать наперед.

Из дома она вызвала скорую, которая доставила ее в отделение неотложной помощи ближайшей больницы, – там, поскольку она находилась в весьма преклонном возрасте, вокруг нее тотчас же засуетился весь медперсонал. Ей сделали рентген рук, ног, бедер, проверяя, нет ли других травм. Эвелин позвонила Пэт – единственной дочери брата Чарльза. Пэт навещала ее редко, ссылаясь на работу (она была физиотерапевтом с неполной занятостью), на обязательства перед семьей (ее взрослые сыновья работали в Лондоне) и домашние дела (к ней раз в неделю приходили домработница и садовник). Да и Уокинг находился не так уж и далеко, но Пэт предпочитала на досуге поиграть в теннис или украшать витиеватой вышивкой накидки на подушки. Она не любила приезжать в Кингсли-Манор, поскольку знала, что однажды она и ее семья получат в доверительную собственность, как она считала, застрявшего во времени экономически невыгодного монстра, и в каждый свой визит Пэт лишь укреплялась во мнении, что, когда ее тетя, наконец-то, умрет, перед ней встанет неприятная задача.

– Пэт, дорогая, – обратилась к ней Эвелин. – Ради бога, прости за беспокойство. Просто я тут упала и сейчас в больнице. Мне сделали рентген и наложили гипсовую повязку. Не могла бы ты забрать меня из больницы и подбросить до дома?

– О боже, нет! Как это случилось?

– Сегодня в саду споткнулась.

Просто в саду, чтобы ты думала, будто я подрезала ветки и пропалывала сорняки, а не проверяла могилу своей жертвы во время одного из своих регулярных обходов поместья.

– Что сказали врачи? Разве тебя не оставляют на ночь в больнице?

– Что ты, нет, дорогая! Они говорят, что я всего лишь повредила запястье, ничего серьезного. Но какое-то время я не смогу водить машину, вот и все.

– Боюсь, прямо сейчас я не смогу приехать. В семь я должна забрать Хамфри с вокзала. Он возвращается с какой-то важной конференции и везет с собой тяжелый багаж.

– Ладно, не надо, дорогая. Меня, я уверена, отвезут домой на машине скорой помощи.

Отвезут-отвезут, только не сразу: когда освободится одна из машин. В результате, прождав более часа, Эвелин вызвала такси и за 30 фунтов доехала прямо до двери своего дома. Водитель оказался добрым приятным человеком с грамотной английской речью, и Эвелин попросила его занести в дом пакет с провизией (хотя Пэт, она знала, этого бы не одобрила), которой она запаслась в магазине при автозаправке по дороге домой в сгущающихся сумерках. В числе прочего она купила лоточек с полуфабрикатами, которые нужно было просто разогреть в микроволновке: нажал кнопку – и ужин готов. А завтра она позвонит в сельскую лавку и договорится, чтобы ей регулярно доставляли ее любимую газету и продукты питания. О, как приятно, когда за тобой ухаживают, стоит только попросить о помощи!

Чтобы не пришлось мыть посуду одной рукой, Эвелин ела обжигающе горячую курицу в соусе тикка-масала с гарниром из риса прямо из черного пластикового контейнера, а сама думала, что к Пэт обращаться за помощью она больше не станет и займется приготовлениями: сожжет письма, продаст драгоценности, часть денег и серебро раздаст нуждающимся друзьям, пожертвует на достойные цели. Пэт и ее семья в конечном итоге унаследуют все ее имущество, но, если племянница не проявляет к нему интереса и считает, что дом забит ненужным хламом, может получиться, что вещей окажется куда меньше, чем она воображала. Я облегчу ей задачу, решила Эвелин, но потрудиться ей все же придется.

Кингсли-Манор

15 марта 2013 г.

Мой самый дорогой, любимый мой!

Сегодня я в последний раз пишу тебе настоящее письмо – ручкой на бумаге. Ты по-прежнему будешь получать мои письма, письма, что я пишу тебе с тех пор, как ты покинул родные берега, чтобы служить своей стране, но отныне они буду существовать лишь в моей голове. Я все так же буду сочинять их, делясь с тобой своими мыслями и тревогами, рассказывая о своих поступках. И в конце все так же буду писать о своей любви и посылать тебе множество поцелуев, но это будут письма моей души и моих грез.

Пожалуйста, не сердись, что больше не будет настоящих писем, написанных чернилами. Я всегда буду любить тебя, вечно, но я чувствую, что пришло время проявить осторожность. Этой зимой во время своего традиционного обхода полей и лесов я упала, споткнувшись в мелколесье неподалеку от перелаза. Повредила я только запястье, но могло быть гораздо хуже. Поэтому я решила, что должна подготовиться к тому времени, когда я перестану быть деятельной и бдительной.

Завтра я сожгу все письма, что писала тебе долгие годы, все письма, в которых я признавалась в совершенных глупостях и поступках. Жаль, что я не догадалась писать их невидимыми чернилами, как нас учили в разведшколе. Тогда они навечно остались бы тайной! Что, по-твоему, мне следовало бы использовать – лимонный или луковый сок, яичный белок или (твое излюбленное средство, как мне кажется) добрую старую мочу?

Разумеется, все твои письма, те, что ты написал мне много лет назад, я сохраню. Но мои, написанные ручкой и чернилами, перестанут существовать. Так будет лучше. Отныне мои послания к тебе будут исходить прямо из моего сердца.

С любовью, Эви.

P.S. Я люблю тебя.

16 марта 2013 г.

На этом все

Эвелин помнила, как она радовалась, когда нашла эти туфли – из черного бархата, на устойчивом каблуке, с бантиком на мыске и ремешком, застегивающимся вокруг щиколотки. Какая удача отхватить столь модные туфли, ведь в 1943 году кожаная обувь была большой редкостью! И она ясно помнила, когда их купила: в апреле того года, перед ожидаемым возвращением Хью из Франции.

Они планировали устроить романтическое воссоединение в своей лондонской квартире: итальянский ужин в Сохо, спектакль, танцы. Одежду найти тоже было трудно, но она перешила свое черное коктейльное платье, сделав на нем вырез в форме сердца, который подчеркивал красоту ее кремовой кожи, и украсив двумя стразовыми пряжками от маминого старого ремня. Она планировала завить волосы и на «победные локоны»[40], обрамляющие ее лицо, водрузить милую шляпку с дразнящей вуалью, которая, она знала, понравится Хью. Но этому не суждено было случиться. Хью не вернулся, во всяком случае в ее объятия. Ему удалось уйти, но, спасаясь, он получил смертельную пулю. Ее ненаглядный Хью. Случайная потеря для тех, кто не ценил чужую жизнь; для тех, кто любил его и погибших, – ужасная трагедия. Те туфли она ни разу не надела. Не смогла. Туфли, в которых она собиралась радостно отплясывать с мужем, теперь были бы на ее ногах как кандалы, тем более что она была не в состоянии шагу ступить, не залившись безутешными слезами.