Звени, монета, звени - Вячеслав Шторм

Поэтому и сдержал себя Бранн Мак-Сильвест, приемный сын Коранна Луатлава. Не посрамил памяти отца прежнего и имени отца нынешнего.

Знал Ард-Ри, чего это мне стоило, и, чтобы занять меня делом, да подальше от кровника, послал с небольшой свитой к Ронану Светлому. Великая честь молодому воину, не отмеченному пока славными деяниями – быть Устами Ард-Ри, послом к владыке могучему. Долгую ночь провели мы с моим приемным отцом наедине – совет держали. А наутро покинул я Ардкерр, увозя к Нехту два послания, два слова. Явное и тайное.

Что за явное слово – нетрудно сказать: давно, давно уже обещал Ронан повелителю и другу своему трижды по девять чистокровных скакунов для колесниц воинов королевских. Вот и пришла пора.

Рад Светлый Господин повелителю своему угодить. Дорогими дарами посланников наделил, на пиру богатом возле себя усадил. А кони ждут давно, не кони – заглядение. Статные, горячие, неутомимые. Каждого хозяин отбирал лично, придирчиво, чтобы ни малейшего изъяна, ни шерстинки не в масть.

С тайным же словом – много труднее. Тайное слово звучит: «Черный орел над вершинами гор крылья простер. Пора табуны в поля выводить, как встанет трава. Грянет скоро пир хмельной, так чаши готовь».

Через три дня, оставив свиту и табун, сам-друг, умчался я обратно, везя Луатлаву краткий ответ.

«Не подведу».

Мчался, что было сил, время обгоняя. На скаку – ел, на скаку – спал, из коней пот пополам с кровью выжимая, в усадьбах данников правителя на новых менял. Будто чувствовал – беда, будто стоял кто-то за плечом и шептал – скорее!

Не успел.

Два отца было у меня. Остался один.

Я презирал себя. Я себя ненавидел.

Когда призывал на свою голову гнев Четырех, давая страшную клятву мести, когда стоял над свеженасыпанным курганом Гуайре, стискивая в кулаке обрывок пледа с родовыми цветами клана Аррайд, когда кричал во сне, когда разбивал кулаки в кровь о стены своей комнаты.

За то, что поздно? Нет. За то, что дал себя уговорить, не вышел на бой с Лоннансклехом? Нет.

За то, что так и не сумел возненавидеть. Не сумел поверить.

«Это неправда!» – шептал я, отвечая на взгляды матери и старшего брата Голла, в которых нет-нет да и скользил легкий укор. «Она не могла!» – снова и снова кричал я в лицо тем, кто, некогда восхищаясь, теперь поливал грязью. «Ее оболгали!» – в очередной раз хрипел я, схваченный за горло взбешенным Ард-Ри, когда была выпита вся брага и сказаны все слова.

И Луатлав, разом постаревший, придавленный потерей двух самых близких людей, смирившийся, но сам до конца не поверивший, однажды не выдержал.

– Иди к Мудрому, – коротко сказал он.

Так же коротко поклонившись, молча, я пошел к выходу. Ард-Ри не остановил меня и ничего больше не сказал. Но на пороге я почему-то обернулся. Сильвест и потомок Сильвеста неотрывно глядел мне в след, а губы его беззвучно шептали: «Да помогут тебе Четыре!…»

Так уж повелось, что Мудрый и Ард-Ри, хоть и вершат совместно дела Предела, никогда не живут под одной крышей. Наверное, это правильно. Суета и многолюдье – не для Уст Четырех, ведь говорят, что когда Мудрый внимает Их голосам, даже ветер не дерзает шелестеть листвой, дабы не нарушать земными звуками торжественности момента.

А еще говорят – не только здесь, в Пределе Мудрости, но и во всех прочих, устраивает Мудрый свой дом так, чтобы нельзя было прийти к нему никак иначе, кроме как собственными ногами. Оставь коня, повозку, лодку, носилки, ступи на землю, из которой всё вышло и в которую всё вернется, сам единясь с ней – только тогда откроются перед тобой двери. А может, и нет. Передо мною – должны.

По какой-то странной прихоти Лаурик Искусный, Уста Четырех Западного Предела, решил поселиться невдалеке от того самого селения, в котором когда-то появился на свет. В том самом, где все приходившие к нему по традиции оставляли коней и оружие. Не знаю почему, но мне такое решение всегда нравилось. Оно словно говорило: Мудрый – хоть и наделенный невиданной силой, частью Той Силы – всё же остается где-то там, в глубине души, простым сыном колесничего. Который впервые видел, как вставало солнце над этим вереском, мальчишкой ловил рыбу в этих ручьях, юношей охотился в этих лесах, может быть, именно здесь впервые познал силу любви…

За этими размышлениями я и не заметил, как пришел. Дом Лаурика – просторный, двухэтажный, почти без украшений – словно вырос из-под земли, выступил вперед из строя высоких светлых сосен. Мне сразу же подумалось: третий раз бываю здесь, а всё никак не привыкну. И, наверное, не привыкну никогда. Просто чувствовалось – дом и окружающий его лес, из дерева которого он построен, – что-то единое, неделимое.

Дверь в невысоком заборе, как и всегда, была не заперта. Помнится, когда мы с отцом впервые приехали сюда, я, только что встретивший пятую свою зиму, громко смеялся над этим забором: чуть повыше плетня, такой же хлипкий. Вот у нас, в Ардкерре – это да! Просто так через стену не перелезешь, даже если стража и позволит – лестница нужна, да еще и не всякая сгодится. А тут – разбегись как следует, ударь плечом – и нет забора. А если волк, кабан, медведь? Отец тогда тоже посмеялся немного, но не над забором. Надо мной. А когда я уже был готов разреветься от досады, терпеливо объяснил: ни один дикий зверь не посмеет пролить кровь рядом с домом Мудрого, а уж чтобы на человека напасть – и думать нечего…

Войдя во двор, я некоторое время подождал, пока появится Кольна. Этот смешной толстяк, которого очень немногие способны были воспринимать серьезно (и напрасно!), всегда каким-то чудом узнавал, что к его господину пришли, и неизменно встречал гостей. Встречал, расспрашивал, коротко бросал: «Жди» и скрывался в доме. Потом возвращался. А там уж смотри: кивнет толстяк – значит, твое счастье, а разведет руками – приходи позже.

Ждал я достаточно долго. Солнце припекало вовсю, и хотя нарядный алый плащ – подарок Ард-Ри – я, немного помедлив, всё же решил оставить в колеснице, рубашка под мышками и на спине намокла от пота. Кольна не появился.

И никто из слуг Лаурика – тоже.

С трудом поборов волнение, я громко провозгласил здравицу Четырем, хозяину дома, поднялся по ступеням и решительно протянул руку к широкому медному кольцу, вделанному в дверь, собираясь постучать. И тут…

– Ты кто? Тебе что нужно?

«Не узнал», – пронеслось у меня в голове. Странно сердце слегка кольнула обида. Говорили, что наш Мудрый помнит по именам любого, с кем хоть однажды беседовал со мной он говорил больше десяти раз. Ну, может быть, не все десять осознанно, но все равно узнавал, кивал, гладил по голове…

– Привет тебе, о Светоч Предела, Уста Тех, Кто всё видит, да не оставит тебя Их Благодать…

Я говорил уставные фразы, машинально, не задумываясь, а сам исподтишка разглядывал высокую фигуру Лаурика, выросшую в дверном проеме. Разглядывал и не понимал. Сомнение задело мою память своим легким крылом.