Рай на земле - Яна Темиз

Я в раю, с мрачным юмором подумал он. Добро пожаловать в Анталью – рай на земле! Все белое, и ангелы говорят по-турецки.

Этого языка он не знал совсем, не хотел знать, относясь к нему с высокомерием знающего английский. Зачем он ему – этот неблагозвучный, грубый восточный язык?! Те, с кем он имеет дело, знают английский, а с деревенщиной он дела иметь не желает. Они, эти гостеприимные, улыбчивые турки сами должны понимать, что их язык никому не нужен и что, если они хотят зарабатывать на туризме, им следует знать нормальные языки. Он так всегда и думал: нормальные языки.

Европейские. Белые и культурные.

Турецкий казался ему каким-то наречием диких горцев, второсортным и провинциальным. Нечто вроде деревенского акцента, с которым на люди показаться стыдно и овладевать которым носителю чистого московского произношения в голову не придет.

Сейчас он не мог ничего понять, и это беспокоило его. Пугало. Особенно пугало то, что он не знал, кого бояться.

Полиции? Да, пожалуй, но только при условии, что у них есть, что ему предъявить.

Тех типов из бара? Это теплее, но они же сами дали ему уйти, чтобы раздобыть деньги.

Того ненормального, кто посадил его в машину? Он не понимал, чего он от него хотел, не мог вспомнить, о чем они говорили. А они говорили о чем-то, это точно. Сначала о какой-то безобидной ерунде, а потом?..

Куда он его привез?

Олег Евгеньевич сделал попытку сесть и застонал. Было больно, а голова решительно не желала отрываться от подушки. Или это не подушка?

Что-то белое и зеленое зашевелилось рядом – и он с облегчением узнал нечто знакомое. Халаты! Медицинская униформа!

Значит, никакой опасности: врачи, они и есть врачи, хоть в Африке.

– Как вы? – на плохом, но понятном английском, в котором каждое слово четко отделялось от другого, спросил его мужской голос.

Он хотел ответить, но смог издать только что-то невразумительное.

Зеленое задвигалось, и лицо врача оказалось у него перед глазами. Он даже вздрогнул, снова увидев смуглого, черноволосого, усатого мужчину. Нет, это был незнакомец, но такой, который был похож на всех его знакомцев и всех здешних незнакомцев, которых, как выяснилось, стоило опасаться.

Я ведь даже примет этого типа сообщить не смогу, пришло ему в голову. Ну что я скажу: смуглый, черноглазый, черноволосый?! Они все такие, не зря милиция в Москве всех брюнетов останавливает! Я его и узнать вряд ли смогу: они одинаковые, как китайцы!

Он, кажется, сказал, что работает в отеле? В каком? В нашем? В «Ренессансе»? В каком-нибудь поблизости? Он показывал какой-то документ, но разве я мог его рассмотреть, когда мне было так плохо?!

– Как вас зовут? – это подошел белый ангел – девушка с повязанными платком волосами. Она тоже говорила на школьном английском, и было непонятно, сможет ли она понять ответ. – Откуда вы? Как вас зовут?

– Вы можете говорить? Вы живете в этом отеле? – зеленый показал ему какую-то бумажку. Визитка из ресторана – понял Олег Евгеньевич. Наверное, в кармане была, а они нашли.

– Кто… вы знаете, кто вас ударил? – с трудом выстроил фразу врач.

– Да… нет… телефон? – это было все, что он сумел выговорить.

– Ваш телефон? – переспросил обрадованный врач. – Сейчас, сейчас, вот он. Скажите номер, мы сами…

Номер? Он задумался. Надо быстро придумать какую-то версию происшедшего. Надо будет как-то объяснять, что ему понадобилось в таком месте: это же не исторический центр, не старинные кривые улочки, не фешенебельная Лара. Кстати, еще неизвестно, где его нашли. И кто, и сколько времени прошло?

– Где я? – выдавил он, с трудом шевеля губами. Видимо, наркоз, подумал Олег Евгеньевич. Вот отойду от него – и надо отсюда выбираться. Лида, наверно, с ума сходит! И мама!..

– Сколько времени? – вопрос пришлось повторить, чтобы они его поняли.

– Десять, – ответила девушка. И, видя, что он все еще пытается что-то спросить, добавила: – Десять утра, сэр! Вас привезли ночью, очень поздно.

– Рыба…

– Простите? Рыба? Вы хотите рыбы?

– Пахло… там запах рыбы…

Они заговорили по-своему, и он снова ощутил свою беспомощность. Вот вам и самостоятельно принимаемые решения! Десять утра!

Он помнил, что сел в машину днем, часа в четыре, не позже. И уже утро?! Хорошо бы еще узнать, какого дня! Скорее всего, конечно, следующего: не мог же он проваляться где-то несколько суток.

– Что?.. – попытался поднять руку и указать на голову. – Что там?..

– Были раны, сотрясение мозга, – медицинские термины врач, похоже, знал, – я наложил швы… зашил, – он с улыбкой показал, как он что-то зашивает. – Потом вы спали: наркоз. Вставать пока не надо, лежите. У вас здесь есть… кто-нибудь? Мы должны сообщить в полицию, таковы правила.

Потом он, кажется, снова спал.

Во сне его преследовали жара и запах рыбы, наползал страх, он пытался говорить с какими-то странными, почему-то похожими на китайцев людьми, но они не понимали его, хотя он говорил по-английски. Еще там, во сне, было море и полная женщина, мокрая и скользкая, как русалка. Ему хотелось посмотреть, какой у нее хвост: ведь она сейчас утонет, думал он, а я никогда не видел настоящих русалок! Что у нее на хвосте – чешуя? Он держал ее за шею сзади, она оказалась сильнее, чем он ожидал, и он удержал бы ее, но ему обязательно, непременно надо было увидеть ее хвост – уже не из детского любопытства, а потому, что по хвосту, именно по хвосту можно было точно определить, она это или не она, чтобы не ошибиться. Он изворачивался, она вырывалась и пахла рыбой, он еще подумал, что это совершенно естественно: она же наполовину рыба. И тут хвост, на который ему так нужно было посмотреть, холодный и мокрый, взвился возле него, ударил, заставил зажмуриться и ослабить хватку. Русалка выскользнула – и в следующее мгновение, как это бывает во сне, он уже видел ее не в море, а на какой-то картине или вывеске под странной надписью. Почему-то – во снах так и бывает: мы не знаем, зачем нам нужно что-то, но мучительно осознаем, что это очень, очень нужно и важно! – почему-то ему было нужно прочитать то, что написано, а он не мог разобрать ни одной буквы. Не мог даже сообразить, какой это язык, а не прочитав, он не мог войти внутрь того дома, на котором была вывеска, а войти тоже было нужно, потому что еще немного – и снаружи он не сможет дышать. И он задыхался, глаза заливало потом, и он не мог их открыть, чтобы толком разглядеть надпись, а с картины насмешливо смотрела на него, прищуривая одним глазом, та самая русалка, и он мог хорошо видеть ее лицо. И ужас охватил его при мысли, что это не то лицо, что надо было не заниматься хвостом, а смотреть на ее лицо – вот так, как теперь, и тогда он не оказался бы перед этой дверью и вывеской, которую он не сможет прочесть и задохнется.

Он был сам виноват – там, во сне, и от этого ему было невыносимо плохо, хотелось плакать, и жаловаться, и звать на помощь. Кого угодно, хоть эту мерзкую мокрую русалку, лицо которой вдруг изменилось, стало лицом его матери, потом лицом жены, потом страшным и злобным лицом незнакомки…