Окно - Амелия Бранскилл

Разумеется, ничего не случилось. Его рюкзак лежал на полу, и, наверное, в нем не было ничего, кроме шариковых ручек и учебников. Том продолжал рисовать в своей тетрадке, закрашивая один и тот же участок снова и снова, пока он не стал блестящим и гладким под слоем графита. Том не был настроен агрессивно, но он явно на что-то злился.

И я завидовала ему. Злость казалась мне такой чудесной и чистой эмоцией. Я завидовала непосредственности Тома, его простоте. Все, чего я хотела, – почувствовать злость. Злость и ничего больше.

Хотела бы я стать одним из самураев с рисунков Тома. Хотела бы я, чтобы у меня были меч, честь и кодекс. Хотела бы я понимать, что я, черт побери, должна делать. Потому что я подозревала, что Лили мне не перезвонит. И я не представляла, как поговорить с Ником, что я ему скажу или в чем его обвиню. Все, что я знала, – то, что он чертов лжец. Что он врал мне с той самой секунды, когда впервые заговорил со мной в коридоре, рассказал мне свою слезливую историю об Анне, о девочке, которая ему всегда нравилась и с которой у него не хватило решимости поговорить. И я ему поверила. Поверила каждому слову.

Саре и моей маме понадобилось меньше трех дней, чтобы объединить усилия и добраться до меня. Я точно не знала, чья это была инициатива, поскольку они обе делали вид, что не сговаривались, но во вторник вечером Сара появилась у дверей нашего дома, утверждая, что хочет пригласить меня на ужин. Я сказала ей, что не хочу, но тут мама, которая еще вчера начала убирать из ящика стола на кухне все острые ножи, появилась у меня за спиной и чуть ли не выпихнула на улицу.

– Иди повеселись, дорогая, – предложила она. – Тебе будет полезно выбраться из дома на какое-то время – проветрись немного, подыши свежим воздухом, проведи время с друзьями.

В ее лице было столько надежды, словно она и правда верила, что именно это мне и нужно. Я хотела сказать ей, что свежий воздух и дружба тут не помогут. Если бы помогало, я бы каждый вечер ходила к Саре. Ела бы сельдерей и бобы, слушала бы, как ее мама вещает про пилатес и про то, какой цвет лучше подходит к моему оттенку кожи. Но сейчас мне хотелось просто побыть наедине с самой собой. Но пытаться объяснить все это было бы слишком сложно, все равно что пытаться снять с себя кожу в присутствии их обеих. Так что я просто ответила:

– Нет, я не хочу. Мне просто хочется побыть дома. Пожалуйста.

Мама задумалась, и мне показалось, что в ее решимости появилась брешь – маленькая трещинка, в которую я могу вбить клин.

– Пожалуйста, – повторила я.

Она посмотрела на меня и отступила было в сторону, словно разрешая мне вернуться домой. Но Сару это не впечатлило.

– Не, – сказала она. – Отличная попытка. Но отказ не принимается. Мама даже приготовила гарнир с углеводами – специально в твою честь. Итальянский салат с пастой. Так что поехали.

Я умоляюще посмотрела на маму, но брешь в ее решимости исчезла, и она кивнула.

– Сара права, – произнесла она. – Ты должна пойти.

* * *

Когда мы отъехали от дома, Сара кивнула на бумажный пакет, стоявший между нами на полу машины.

– Там бургер и картошка фри, если хочешь, – сказала она. – Если нет, то буду рада сама все это съесть.

Я растерянно посмотрела на пакет, удивленная таким поворотом:

– Я думала, мы поедим у тебя дома.

– Верно, но я смекнула, что ты будешь не очень рада, если я нарушу твое отшельничество, так что это вроде как мой белый флаг. К тому же ты знаешь, какие блюда готовит моя мама: понятия не имею, смогу ли я выдержать, если ты будешь одновременно и злой, и голодной.

– Я не злюсь, – ответила я, привалившись к окну и наблюдая за тем, как мимо проносятся дома, все они казались мне одинаковыми, только покрашенными в разные цвета.

– Не злишься? А что тогда?

Что тогда? Вопрос на миллион долларов. Продолжая смотреть в окно, я решила дать ответ на десять центов.

– Я устала и ничего не понимаю. Все, чего я хочу, – чтобы меня оставили в покое.

Сара расстроенно взглянула на меня:

– Тебя оставили в покое на целых три дня. И ты все это время ни с кем ни разговаривала – игнорировала меня, сводила с ума свою семью. Так что, считай, мы попробовали, и это не помогло. В любом случае невозможно оставить человека в покое навсегда. – Она помолчала, и ее голос смягчился. – Слушай, скажи мне, что случилось. Если ты расскажешь, мы пропустим ужин и займемся чем захочешь: посмотрим кино, возьмем молочных коктейлей, сходим на баскетбол.

Я невольно вздрогнула:

– Нет, только не на баскетбол.

Я увидела в отражении окна, что она взглянула на меня.

– Это из-за Ника? – спросила она. – Что-то случилось?

Да. Нет. Не знаю. Я закрыла глаза.

– Давай просто поужинаем.

– Ладно, – сказала она.

Дальше мы ехали молча. Я обнаружила, что не отвожу взгляда от бумажного пакета, пытаясь вспомнить, когда я ела в последний раз. Казалось, что прием пищи – это занятие, более подходящее для другой версии меня, той, которая существовала давным-давно. Я хотела снова стать ей. Я хотела, чтобы мне захотелось съесть бургер. Но вместо этого я отдала его Саре, когда мы в очередной раз встали на светофоре.

* * *

Не знаю, что именно Сара наговорила своим родителям, но, когда мы приехали к ней домой, ее мама смотрела на меня с жалостью, как на обреченного птенчика, выпавшего из гнезда. Она взяла мою куртку и повесила ее на вешалку с такой заботой, словно та была сделана из паутины. С другой стороны, папе Сары буквально не дали обнять меня.

– Она не любит обниматься, папа, – сказала ему Сара.

Я кивнула и отвела взгляд. Я не знала, как встретиться с ним взглядом, не знала, как совместить образ этого человека с воспоминанием о том, как он стоял напротив мистера Мэтьюса, с разбитым сердцем, но полный решимости.

Ужин, как и было обещано, состоял из маленькой порции салата с пастой в дополнение к другим блюдам, содержащим больше клетчатки и протеина.

– Хорошо выглядишь, – сообщила мне мама Сары, когда мы уселись за стол и принялись накладывать себе еду.

Я не ела три дня и только один раз за это время приняла душ, так что это был весьма сомнительный комплимент. Но я все равно поблагодарила ее. Я понимала, что это была тщательно продуманная фраза.

– Мне кажется или ты что-то сделала с волосами? – попробовала она еще раз. – Вроде они стали короче?

– Я постриглась, – ответила я.

Это была правда. Я постриглась три месяца назад.

– Наверное, в этом и дело, – сказала она. – Что ж, смотрится хорошо. – Затем, к моему облегчению, она повернулась к Саре. – Кстати, вот что я вспомнила – тебе скоро тоже нужно будет подстричься. А то кончики секутся.