Nevermore - Гарольд Шехтер

Сделать костюм было проще простого. Мой с легкостью изготавливался из обиходных в домашнем хозяйстве предметов, как то: простыня, молоток и резец (последние инструменты одолжил мне для такого случая сосед, мистер Рубен Бурн, зарабатывавший себе на жизнь ремеслом каменщика).

Другая простыня, искусно сшитая Матушкой в виде непревзойденного по своей элегантности древнегреческого платья, послужила карнавальным нарядом сестрицы. Довершала маскарад густая замазка из разведенной водой муки, которая, будучи нанесена на лицо, создавала убедительнейшую иллюзию, будто эти прелестные черты изваяны из твердого мрамора.

С помощью таких простых, но изобретательно примененных средств моя идея триумфально воплотилась в жизнь, и когда наступил вечер бала, мы с сестрицей превратились в современные воплощения легендарной античной пары — скульптора Пигмалиона и его божественной статуи Галатеи, чья краса была столь велика, что, воспламененный любовью к своему же творению, художник пламенно взмолился к богине Афродите, а та ответила на его молитву, обратив дивную мраморную фигуру в создание из плоти и крови.

Ровно в шесть часов в субботу вечером, когда мы с сестрицей стояли в гостиной, довершая последние штрихи наших костюмов, мощный стук сотряс парадную дверь нашего жилья — то полковник Крокетт явился, чтобы отвезти нас на праздник. На стук ответила Матушка. Отворив дверь, она так громко вскрикнула от изумления, что звук этот из прихожей донесся в гостиную. За возгласом изумления послышались решительные шаги, приближавшиеся к гостиной, и секунду спустя покоритель границ уже стоял перед нами. Он замер в дверях, будто в раме, широко расставив ноги, выкатив грудь колесом, горделиво, по-военному, откинув голову, словно дожидаясь наших аплодисментов. И впрямь, впечатляющее было зрелище.

В противоположность обычному своему облику, на этот раз он нарядился в охотничью рубашку из выделанной оленьей кожи, украшенную разноцветными бусинами и туго подпоясанную вампумом, за который был заткнут блестящий охотничий нож. На голове у него красовалась шапка из шкуры енота, пушистый хвост свешивался набок и ложился на воротник рубашки. Ноги его были затянуты в штаны из кожи, подвязанные у колен оленьими жилами; мокасины на его стопах были вырезаны из шкуры бизона и украшены на индейский манер иглами дикобраза. В одной руке отважный муж держал великолепное ружье из Кентукки, до блеска начищенный приклад был отделан серебряной вязью. Патронташ и рог с порохом, подвешенные на ремнях, крест-накрест перетягивавших мускулистую грудь, довершали сей необычный облик.

Осмотр его живописного костюма занял с минуту, а покоритель Запада тем временем с выражением величайшего недоумения взирал на нас. Наконец, он раздумчиво покачал головой и изрек:

— Стою вот, смотрю на вас, и хоть режь, не пойму нипочем.

— Что конкретно вы подразумеваете?

— Подразумеваю я, — подхватил он, — с какой стати вы с миз Виргинни вырядились в ночные рубашки?

Дабы рассеять это невежественное заблуждение, я пустился в краткое, но во всех основных аспектах исчерпывающее изложение классического мифа, живыми симулякрами главных героев коего были мы с сестрицей.

— А судя по вашему костюму, полковник Крокетт, — заключил я, — нынешний бал вы посетите в роли типичного охотника из прерий.

— Типичного, лопни мои глаза! — презрительно вскричал он. — Перед вами самый свирепый отпрыск дикой кошки, какие бывали на свете, — единственный и неповторимый Царь Дикого Запада — железная челюсть, бронзовая оправа, медное брюхо!

Эта звучная декларация вызвала восторженные аплодисменты Матушки, вошедшей в комнату следом за нашим гостем и стоявшей прямо у него за спиной.

— А теперь — выходим на тропу войны, По! — призвал Крокетт. — Вы тут не единственный, кто пригласил славную девчонку на веселье. Меня тоже на улице ждут, и у нее небось уже мураши побежали.

Пожелав доброй ночи Матушке — она проводила нас до двери и по-матерински обняла и меня и сестрицу, — мы все трое вышли на улицу. Вместо привычной коляски нас ожидало изящное ландо, которое мистер Поттер, любезный хозяин Крокетта, передал в его распоряжение ради такого случая. На козлах восседал кучер в ливрее, а юная дама располагалась на заднем сиденье. Она нарядилась в затейливый костюм турецкой султанши, и нижнюю часть ее лица прикрывали складки полупрозрачной вуали. Тем не менее я без труда угадал в ней ту несколько дерзкую особу, которая после жестокого сражения полковника с Нойендорфом отважилась познакомиться с героем. Припоминается, звали ее Муллени.

Мои предположения относительно личности этой дамы подтвердились, едва Крокетт представил ее по имени. Мы с сестрицей поднялись в коляску, причем мисс Муллени взирала на нас с нескрываемым изумлением. Прежде чем я успел просветить ее насчет наших облачений, Крокетт перебил меня:

— Они изображают Пигмалиона и его девушку.

— Боюсь, я с ними не знакома, — приветливо отвечала мисс Муллени как раз в тот момент, когда мы усаживались напротив нее.

— В таком разе, — сказал первопроходец, занимая сиденье рядом со своей дамой, — я просвещу вас на этот счет, не успеет дохлая овца хвостом махнуть.

И, обхватив рукой обнаженное белое плечо этой колоритно ряженной особы, полковник пустился в подробный, хотя и несколько путаный пересказ увлекательного мифа, а кучер погнал ландо по Эмити-стрит и далее, к особняку миссис Никодемус и ее знаменитому балу-маскараду.

Доставив нас по назначению, ландо остановилось в конце длинного ряда экипажей, каждый из которых, подъехав к парадному крыльцу, извергал из себя компанию пестро, а порой и безвкусно одетых людей, без промедления скрывавшихся за широко распахнутыми дверьми особняка. Настала и наша очередь сойти на твердую землю. Спустившись с подножки ландо, мы присоединились к потоку болтающих, бурлящих весельем гостей и прошли по множеству прихотливо извивающихся коридоров, пока не попали в просторнейший, богатейше обставленный и ослепительно освещенный бальный зал.

Это великолепное помещение включало в себя абсолютно все, что может придать шик подобному празднеству. Дюжины пышных букетов составляли экзотический декор зала, чьи золоченые стены, мраморные полы, тяжелые расшитые гобелены казались искусным барельефом на фоне сотен подсвечников, в каждом из которых горел факел. К одной стене был придвинут массивный стол с таким изобилием деликатесов, что выражение «стол ломится от яств» не показалось бы гиперболой. На каждом блюде — высокие горы мяса и дичи всех сортов, ветчина, индейка, оленина, телятина, куропатка, курица, тетерев, дикая утка, — а рядом тарелки с устрицами, сельдью, осьминогами, крабами, форелью — чаши с вишней, сливами и всеми видами экзотических фруктов — корзины, доверху наполненные хлебом, бисквитами, рулетами — бесчисленные бутылки кларета, мадеры, шампанского — невероятных размеров керамический сосуд с ромовым пуншем — легионы пирожных, кексов, тортов и других сладостей, столь привлекательных, столь аппетитных, что одного вида этой соблазнительной скатерти-самобранки оказалось достаточно, чтобы привести в неконтролируемое волей возбуждение мои органы слюноотделения.