Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

— Тогда к чему наряжать горничную в парик и фотографировать ее?

— Я… я не знаю. Почему у меня ничего не получилось? Почему они не хотят появляться перед камерой, как прочие существа, лишенные плоти, которые уже появлялись в прошлом…

— Вы действительно верите в них? В эльфов? — Кэт внимательно всматривается в него. Робин кивает. Кэт пристально изучает его, затем мотает головой. — Потрясающе!

— Они сделают мне имя. Это… это непременно сделает мне имя. Так должно быть, — объявляет он.

— Ни разу в жизни не встречала человека, который верит в собственную ложь.

— Это не ложь. И как же тогда викарий? Вы говорите, что его бог — ложь, но он же верит в него.

— Тоже верно, — размышляет Кэт. — Что ж, хорошо, пусть вы обманываетесь так же, как и викарий, если от этого вам будет легче.

— Кэт, Кэт… — Робин улыбается. — Я не обманываюсь. Это мир, слепо занятый своими делишками, не сознает великого порядка вещей… это мир обманывается. И пусть фотография, которую я сделаю, будет в некотором смысле фальшивкой, однако сейчас теософия требует, чтобы ее последователи собрались с силами и несли знания широкой публике. Собрались с силами и просветили бы людей, которые иначе так и умрут, не догадываясь о великих истинах, известных нашим адептам. А я уже понял, что люди предпочитают оставаться в невежестве, если от этого им легче. Они не увидят сути, пока их не заставят. Я заставлю их увидеть суть. Я не оставлю им путей к отступлению, — говорит он с жаром.

— Вы лишились рассудка, — отвечает Кэт учтиво.

— Нет, — возражает он. — Я обрел его. Переодевайтесь. Иначе я расскажу, чем вы занимаетесь, куда ходите, и с вашими прогулками будет покончено, — отрубает он коротко и жестко. — Быстрее. Я могу вас уничтожить, если пожелаю. И не думайте, что меня что-нибудь остановит.

Кэт замирает, взгляд ее делается жестким.

— Сколько деликатности в этой вашей теософии, с помощью которой вы надеетесь меня просветить. — В ее голосе слышится горечь.

Развернувшись к теософу спиной, она снимает рабочее платье и надевает поверх рубашки наряд из кисеи. Он длинный, свободный и такой легкий, что льнет к телу от каждого ее движения. Кэт опускает голову — она видела, как это делали женщины в Лондоне, — и надевает парик. Стоя с опущенной головой, она замечает стрекозу-красотку в каком-то дюйме от своего лица — стрекоза прицепилась с изнанки к светлому листку ириса: синее тело, сверкающие радужные крылья трепещут, согреваясь для полета. «Сколько в мире тайн, сколько скрытой красоты, — думает она. — Все эти прекрасные создания действительно существуют, но только нам этого мало. Вечно мы ищем что-то еще». Парик тяжелый и грозит сползти под собственным весом. Только благодаря заколкам, которыми Кэт подкалывает свои волосы, он держится на голове. Она поправляет его, затем поворачивается к Робину Дюррану. Тот таращит глаза.

— Ну? — спрашивает она.

Длинные волосы обрамляют лицо. Она чувствует их непривычную тяжесть на спине. Совсем недавно у нее были длинные волосы, но, конечно, не такие длинные, как эти. Как же быстро она привыкла к тому, что их нет, хотя, когда ее только обрили, ей казалось, будто ее выставили голой на всеобщее обозрение.

— Вы изумительно выглядите, Кэт, — негромко произносит Робин. — Да. Вы именно то, что надо.

— В таком случае давайте быстрее закончим, — отзывается она.

Робин секунду смотрит на нее, потом хихикает:

— Ничего не получится, если вы так и будете стоять, скрестив руки на груди, моя милая.

— Я не ваша милая. Как, по-вашему, мне еще стоять?

— Да вообще не надо стоять. Танцуйте. Вон там, у края воды, где туман погуще. И снимите туфли.

— Танцевать?

— Танцевать, — отвечает Робин твердо.

Кэт отходит от него, ее босые ноги ступают по холодной и мокрой траве. Мягкая материя платья легко прикасается к коже, заставляя ее вздрагивать. Она никогда в жизни не танцевала. Не танцевала по-настоящему. Время от времени Джентльмен устраивал музыкальные вечера, не настолько грандиозные, чтобы называться балами, однако на них приглашался квартет музыкантов играть вальсы и квикстепы для двадцати — тридцати блистательных пар, а прислуга собиралась внизу у лестницы или даже под дверями великолепного салона, чтобы послушать музыку, разбиться на пары и устроить пародию на танцы, которая очень всех веселила. Это ее единственный опыт по части танцев, и сейчас, она знает, это не годится. Элементали не вальсируют с невидимыми кавалерами. Она вспоминает, какие ощущения пережила, когда ей впервые удалось оседлать велосипед викария и доехать до баржи Джорджа. Ветер, бьющий в лицо, кровь, быстрее бегущая по венам, восторг от скорости и движения. Она думает о Тэсс в работном доме, о Джентльмене, который не спас ее. Кэт делает прерывистый вдох, все в ней вспыхивает от гнева.

Она раскидывает руки в стороны и подпрыгивает как можно выше, выгибается дугой и запрокидывает голову. Она приземляется тяжело, жесткая трава колет ноги. Кэт останавливается, делает глубокий вдох и бежит вперед, набирает скорость и снова подпрыгивает. И хотя сначала она чувствует себя глупо — ей кажется, будто мир смеется над ней, скачущей словно полоумная, — вскоре она забывает об этом. Сердце тяжело колотится, она часто дышит, продолжая носиться и скакать, высоко вскидывая ноги, вытягивая носок, широко разводя руки, или же всплескивая ими над головой, или заводя за спину. Она брыкается, кружится, неистовствует, и в этом заключена свобода — в отказе от приличий, мышцы горят, в рот и в нос бьет ветер. Она попирает всех их ногами: Робина Дюррана, Джентльмена, миссис Хеддингли, Эстер Кэннинг. Она танцует, пока не начинает задыхаться, тогда она приваливается к старому дереву, чтобы отдохнуть, совсем позабыв о Робине Дюрране и его фотоаппарате, а потом она танцует снова, и ее охватывает тот же восторг от движения — возможность жизни и свободы. Когда она наконец замирает, вокруг нее с любопытством кружит стрекоза-красотка, треща крыльями, вспыхивая синими искрами в первых лучах солнца, расползающихся по небосводу. Отдышавшись, Кэт сознает, что даже не кашлянула. Ей нет нужды кашлять. Она улыбается, пока не замечает краем глаза Робина Дюррана, который стоит, медленно накручивая крышку на объектив.

Пав духом, Кэт роняет руки, и стрекоза рывком улетает прочь, исчезая в разгорающемся дне. Она сдергивает с головы парик, отбрасывает со лба потные волосы и идет к теософу.

— Это было просто чудесно. Вы выглядели… изумительно. Прекрасно, Кэт, — говорит ей Робин, и голос у него звучит иначе, в нем едва ли не уважение.

Кэт смотрит в сторону, протягивая ему парик.

— Нет ничего прекрасного во лжи, — отзывается она холодно. — Могу я идти?

— Да, — говорит он смиренно. — Да, вы должны вернуться раньше, чем вас хватятся.

— А вам предстоит важная работа, — добавляет Кэт саркастически, кивая на фотоаппарат.

— Кэт, об этом никому ни слова. Даже тому человеку, к которому вы спешили в грозу. Отныне будем надежно хранить тайны друг друга, — говорит он, и тон у него странно дружеский.