Сын Золотого Неба. Глаза Дракона - Лина Лау

заботливую сестру, а не его старую и стервозную жену.

— Ты веришь, что это можно исправить?

— Можно. Сыну я власть забрать не позволю, внуку придется расти очень долго — у тебя будет много времени, чтобы устать от правления и со спокойной душой отдать корону наследнику.

— И всё же… не проще было бы тебе перебить силами твоего брата всех и вся, а потом признать внука и править от его имени?

— Проще. Но я не хочу гражданской войны в Умэ-Дио. Ты — Король, чтобы там иные не считали. Как бы то ни было, ты — благословленный богами их ставленник под золотыми небесами, повенчанный на царство. Против твоего слова может быть лишь слово Владыки или богов. Но никто из них нам не помешает.

— Мать будет в ярости.

— То есть?

— Уговорила.

И где-то среди спрятавшихся в тенях гвардейцев за маской одного из них смеялись золотые глаза.

Глава 19. Веарди Талэ

Он давно перестал бояться одиночества.

Он давно перестал плакать по ночам, вспоминая ту, проклятую, самую страшную ночь, когда забрала у него матушку.

Перестал звать её.

Перестал надеяться увидеть одобрение на лице отца, услышать от него слова гордости, поддержки или хотя бы утешения.

Перестал вообще что-либо ждать.

Итэш — давно уже не ребенок.

И никому он не покажет, как больно ему было без отцовского внимания и тепла, как сильно по нему било равнодушие единственного, последнего родного человека.

Итэш избегал любых отражающих поверхностей — ему незачем было лишний раз видеть напоминание причины неприятия отца.

Он был слишком похож на мать.

Те же буйные чёрные волосы, буйной волной рассыпавшиеся по плечам, те же пронзительно-зелёные глаза, те же черты лица… Та же манера говорить, вести себя, те же жесты и мимика — он взял от родительницы слишком многое.

Недопустимо многое.

Ведь и колдовство было уделом женским.

Мать Итэша была чародейкой, причем сильной, и она оставила после себя много книг — и он, лишённый правильного наставника, способного направить его по этому пути, сбегал от учителей и изучал искусство магии самостоятельно.

И успехи в этом деле у него были даже слишком хороши — пока о них не прознали в клане. Его дразнили девицей — со спины и правда за чью-то дочь его можно было принять, столь худ он был, нескладен… Но подкараулить в переулке да поколотить боялись — а если порчу нашлет? Он бы не стал так поступать, да и не умел он пока, но — недругам об этом знать было не обязательно.

Каждый выживал как мог.

Если его оружием, его щитом должно было стать колдовство и равнодушие к чужим оскорблениям — так тому и быть. Матушка точно не хотела бы, чтобы он был несчастен…

Отец же хотел, чтобы Итэш был достойным своего имени наследником их народа.

Хотел сделать его воином, сумевшим бы прославиться в веках…

Хотел чтобы он не был так похож на свою мать, забыл про магию, чтобы увлекался пирами, девицами, мечами и легендами о славных битвах былого, тренировками и боевыми походами против Нелюдей.

Ведь Нелюди, «эти проклятые твари, навлекшие на Ианэ беду и поклоняющиеся драконам, этим отрыжкам бездны», остались единственными достойными внимания противниками, по мнению отца — мараться о соседние племена или жителей большой земли он считал выше своего достоинства.

Итэш лишь один раз, едва встретив четырнадцатую свою весну, побывал в военном походе.

Не видел он ничего достойного в уничтожении Нелюдей.

Ничего.

Люди их клана делали то же, что и прочие разбойники, коих сами ругали и проклинали — резали и убивали. Сеяли ужас и разрушение. Грабили и жгли дома — «брали свою справедливую добычу» … Разоряли мирное, по сути, торговое селение — лишь потому, что жители его отказались отрекаться от веры своих предков, века назад пришедших на Вольные Острова из-под золотых небес.

Это — справедливость?

Этим пахла справедливость?

Горелой плотью, кровью и разорванными кишками?

Этого от него хотел отец?

Стать подобным убийцам матери?!

Итэш не мог забыть глаз молодой женщины, закрывавшей собой своего маленького сына. Её страх, её искреннюю уверенность в том, что молить о пощаде бесполезно, что даже человеческий отрок не станет слушать её, что он — такое же чудовище.

Но Итэш — не смог.

Не смог вершить эту «справедливость».

Он — не убийца.

Не чудовище.

Он не похож на тех колдунов.

…Он жестом приказал женщине молчать, набросил на неё простенькую иллюзию и печать невнимания, чтобы никто её не заметил, и крикнул шедшим в его сторону воинам, что здесь никого не было и следовало идти дальше, а не тратить тут время. Женщина старалась не плакать, замереть и претвориться предметом интерьера.

…Дети не в ответе за грехи отцов.

Эти люди не виноваты в том, что натворил драконий народ века назад.

Итэш снял с пояса сеч и отдал его женщине — она была безоружна, и настоящей справедливостью было позволить ей защитить себя и своего ребенка.

Если бы у его матери было оружие, она, может быть, была бы жива…

Вернувшись из того похода, Итэш зарекся брать в руки оружие.

Он обещал матери стать достойным человеком.

Он не станет подобным отцу.

Он обещал…

Обещал.

Обещал!

Светильники, уже те не древние, масляные, брызгавшие раскаленными каплями, столь распространённые в человеческих селениях, нищих крестьянских и рыбацких деревушка, а магические, подпитываемая время от времени комбинация рун на специальном материале, испускали мягкие, рассеянные лучи, вызывавшие чувство умиротворения, уюта.

Давно Веарди подобного не ощущал.

Со снами про мальчика Итэша их его жизни ушёл покой… А сны становились всё более и более длинными, словно бы за ночь пролетали года. Просыпаясь, Веарди ещё долго не мог понять, где он был и кем являлся — реальность и чужая жизнь смешивались переплетались, путали память.

Сон не давал отдыха.

Да, тело успевали восстанавливать силы и было добрым, полным юношеской силы, но измождённый разум был готов рассыпаться прахом по ветру.

Разум не отдыхал.

Разум был на грани.

Нужно было принимать меры — учиться отгораживаться от чужих воспоминаний, а то просыпаться каждый раз постаревшим на несколько месяцев, а то и лет ему уже несколько надоело, мягко говоря.

Но Девон — вне досягаемости.

Как же хорошо, что Веарди таки вспомнил — дорогая младшая сестренка, его чудесная смертоносная Никко была тоже искусной менталисткой. Не гением, как их старший брат, но уверенным мастером, уж точно способным как-нибудь помочь или хотя бы