Если о нас узнают - Софи Гонзалес

– Ты все еще милашка.

Я притворяюсь, что вытираю слезы, потому что я почти уверен, что по закону должен это делать всякий раз, когда кто-то говорит комплименты, хотя я чувствую тепло внутри.

И все же это приятно.

Мы все пьяны.

Оказывается, Fireball очень крепкий.

Мы с Рубеном сидим на полу у кровати с вытянутыми ногами, наши руки переплетены. Энджел в ванной, его рвет. Я так пьян, что едва слышу этот ужасный звук из-за музыки и звона в ушах. Джон лежит рядом с Рубеном, его глаза закрыты, голова запрокинута на край кровати.

Комната постоянно покачивается, а зрение расплывается.

– Ты в порядке? – спрашивает Рубен, а затем смеется. – Я в… дрова.

Я улыбаюсь. Где бы Рубен ни напивался, он всегда рассказывает об этом людям.

– Я в порядке. Просто пьян.

– Боже, я тоже. Типа, я никакущий. – Он поднимает мою руку и целует тыльную сторону.

Песня меняется на медленную. Свет в комнате выключен, и все вокруг сине-черное и кружится. О! Я знаю эту песню. Она сексуальная. Песни могут быть сексуальными. Песни Saturday славные, но иногда я люблю и такие послушать. Песни, которые о сексе или о чем-то еще. Может, я мог бы написать песню о сексе. Хотя, возможно, было бы неловко передавать это Джеффу. Типа, вот, смотри, это мои мысли о том, каково переспать с парнем, надеюсь, тебе понравится.

Кстати говоря, Рубен рядом со мной.

– Надо вернуться в мою комнату, – говорю я, хлопая его по носу. – Я хочу спать.

Мы никогда раньше не спали в одной постели, и, черт возьми, не могу поверить, что я только что пригласил его к себе.

– Я не хочу спать, но согласен пойти к тебе.

В ванной Энджела снова тошнит. Мерзость.

Мы с Рубеном, спотыкаясь, поднимаемся на ноги, и Джон открывает глаза.

– Вы уходите? – спрашивает он.

– Да, уже поздно, – говорит Рубен.

Джон встает, и мы прижимаемся, как тренога, используя друг друга для поддержки.

– Хорошо, – говорит Джон, надувая губы, а затем прижимается своим лбом к моему и трет меня сзади по шее.

– Вам двоим так хорошо вместе. Не налажайте, потому что это нечто особенное. А теперь идите, я присмотрю за нашим постоянным беспорядком.

– Я слышал!

Мы с Рубеном выходим в коридор.

И охренеть.

В конце коридора стоят два незнакомых охранника. Они одеты в светло-серые костюмы с белыми галстуками. Их стоическое выражение лица не меняется, когда они видят нас.

Я чувствую себя, словно у меня неприятности, хотя и не сделал ничего плохого. Выпивка в восемнадцать лет здесь легальна. И конечно же этим охранникам рассказали обо мне и Рубене, надеюсь они подписали документы о неразглашении.

Мы с Рубеном идем в мою комнату и заходим внутрь. Рубен в последнее время часто приходит, так что я постоянно убираюсь здесь.

Мы падаем на кровать, наши руки переплетаются.

– Ты и правда сексуальный, – говорю я. – Ты ведь знаешь это, верно?

– С чего ты так решил?

– Не знаю. Наверное, я просто чувствую себя счастливчиком. И понимаю, о чем говорил Джон. Ну… ты знаешь.

Он целует меня в макушку, и я закрываю глаза.

– Я сегодня кое о чем подумал, – говорит Рубен. – Это беспокоило меня.

– Что такое?

– Это связано с тем, о чем я тебе никогда не говорил. И я вроде как хочу тебе сказать, но не хочу, чтобы ты считал меня мудаком.

Несмотря на то, что я пьян, этого признания мне достаточно, чтобы попытаться прийти в себя.

– Скажи мне.

– Ты уверен?

– Ага.

– Правда-правда?

– Да.

– Ладно, сейчас расскажу. В первый день в лагере Hollow Rock мы с мамой по глупости пришли туда рано, там больше никого не было. Потом подъезжает шикарная машина, и мама говорит: «Это Джонатан Брекстон. Его отца зовут Джефф Брекстон. Обязательно познакомься с ним».

Я моргаю. Джон каждый год записывался в Hollow Rock под вымышленной фамилией, чтобы избежать именно такой ситуации. Если бы люди в лагере знали, что он Джон Брекстон, ему бы не дали ни секунды покоя, и он никогда не смог бы понять, почему люди хотят с ним подружиться. Я не узнал, что он сын Джеффа Брекстона, пока Джефф не позвал нас с родителями на встречу после финального концерта.

– Так ты знал, кто такой Джон, когда встретил его?

– Ага.

– А он знает?

– Да. Боже, да, он знает. Он попросил меня никому не говорить, кто он такой, и вот так мы стали друзьями. И я полюбил его, как только узнал поближе. Но как думаешь, смог бы ты… как… как это называется, Зак? О чем я говорю? – он смотрит вдаль. – Предвзятый! Можно ли быть предвзятым, когда знаешь о чем-то подобном? Типа, я думаю, что, когда вы с Энджелом попросили меня выступить с вами в финальном шоу, я бы сказал: «Нет, Джон должен прийти», даже если бы я не знал, кто его отец. Закари, мне бы хотелось так думать. Правда. Но, может быть, и нет. Может, я бы сказал: «Эй, Джон найдет кого-нибудь другого. Они с Энджелом не ладят, так что не будем всех ставить в неловкое положение, бла-бла-бла». Кто знает?

Мой пьяный мозг пытается не отставать от его слов.

– Но он подружился с Энджелом. Теперь все в порядке.

Он вздыхает.

– Дело не в этом.

– Тогда в чем?

– Что, если я использовал его? – шепчет Рубен. – Что, если я подружился с ним, чтобы потом спеть перед его отцом?

– Неправда. Было очевидно, что он тебе понравился.

– Да, знаю. Но все равно, это может быть не так. Все это произошло не потому что мы были хорошими людьми, или потому что работали усерднее всех остальных, или даже просто потому что нам сказочно повезло. Это случилось потому, что моя мама безжалостна, и, возможно, я тоже.

Я рассматриваю его.

– Ты не безжалостный. Ты хороший человек.

– Подожди, подожди. У меня есть точка зрения. Когда ты поцеловал меня, я подумал, что ты меня используешь. По-моему, я уже говорил тебе об этом. Говорил? Ну ладно. Я думал, ты используешь меня, как все остальные. Как любой другой парень. Они всегда натуралы и экспериментируют, или они геи, но хотят прославиться. А потом я начал думать о тебе, и такой «черт!». Наверное, это карма. Я был мудаком с Джоном, и теперь мне придется расплачиваться за это вечно. Никто никогда не полюбит меня таким, какой я есть. Меня всегда будут использовать. Так вот, – заканчивает он, склонив голову набок. – Вот почему я был так расстроен. По большому счету.

Я просовываю руку ему под рубашку.