Советская дипломатия на четырехсторонних переговорах по Западному Берлину (26 марта 1970-3 сентября 1971) - Ростислав Долгилевич

Заслуживает внимания изложение советским послом вопроса о тактике ведения переговоров. Он, в частности, сказал: «… У каждой из сторон могут быть свои представления о целесообразной тактике ведения переговоров. Можно вести дело таким образом, чтобы фиксировать каждый раз уступки и предложения другой стороны, наращивая одновременно объем своих встречных требований и пожеланий. К чему повела бы такая линия, нетрудно себе представить, хотя это, может быть, и входит в баланс расчетов некоторых из моих коллег. Можно также топтаться на месте, обвиняя другую сторону в неуступчивости. Однако и у этой тактики есть свои пределы. Можно идти, наконец, к поставленной цели без ненужных зигзагов и отклонений. На наш взгляд, это наиболее продуктивный путь. Однако в этом случае все стороны должны активно стремиться к взаимоприемлемому результату и по-деловому сотрудничать в решений поставленных задач»[534].

Внося свой проект, подчеркнул Абрасимов, советская сторона руководствовалась именно таким подходом, надеясь, что этот ее шаг будет правильно понят и по достоинству оценен. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить события последних месяцев. 5 февраля, напомнил посол СССР, три державы выдвинули на рассмотрение свой проект договоренности. Этот документ содержал в себе ряд заслуживающих внимания положений и формулировок и был известным шагом вперед в деле уточнения представлений сторон о характере, структуре и объеме договоренности. Однако в основном он суммировал позицию трех держав по состоянию на 4 ноября прошлого года, а в ряде моментов был даже беднее по сравнению с формулировками рабочих документов западной стороны, предлагавшихся ранее[535].

По словам посла СССР, советская сторона могла поступить аналогичным образом, представив 26 марта документ, отражающий позицию СССР по состоянию, например, на 10 декабря 1970 г., тем более, что формулировки по основным разделам договоренности к тому времени были уже Советским Союзом внесены. Если бы СССР стремился просто суммировать прежние формулировки и противопоставить западному документу советский документ, такой шаг со стороны СССР был бы вполне логичен и оправдан. «Мы не пошли, однако, по этому пути, — подчеркнул Абрасимов, — считая, что он уводит в сторону от поставленной цели. Именно в интересах скорейшего завершения переговоров и выработки соответствующих урегулирований советская сторона представила новый документ, свободный от каких-либо соображений и запросов тактического порядка. Думаю, нет нужды еще раз говорить здесь о значении нашей готовности совместно с ГДР обеспечить бесперебойность транзита между Западным Берлином и ФРГ и осуществить практические меры в этой связи, включая существенное упрощение процедур оформления документов, пломбирование грузов отправителями, паушальные расчеты за пользование коммуникациями и т. д. Нет нужды говорить и о том, какое значение имело бы для западноберлинцев урегулирование вопросов о посещениях ими территории ГДР, включая ее столицу, на постоянной основе, договоренность о размене приграничных участков и улучшение коммуникаций, а также решение вопроса о представительстве интересов жителей города за границей. Я хотел бы со всей определенностью заявить, что таких благоприятных возможностей для достижения урегулирований, касающихся Западного Берлина, не было за всю историю переговоров по этой проблеме. Это бесспорный факт, и я думаю, что никто из присутствующих в этом зале не станет отрицать этого»[536].

Затем Абрасимов коснулся высказывания Джеклинга на прошлом заседании о том, что в нормальных атмосферных условиях обычно имеет место двойное эхо. «Эхо своих предложений, — сказал в связи с этим советский посол, — три державы, несомненно, находят в нашем проекте. Что же касается того отзвука, который он должен был бы получить в нормальных благоприятных условиях с западной стороны, то мы пока либо не слышали его, либо слышим что-то такое, что весьма трудно назвать эхом»[537].

При этом Абрасимов еще раз подчеркнул, что целью СССР не является ставить под сомнение или колебать политико-юридическое положение. «Речь идет, — отметил советский посол, — об осуществлении совместных прав и ответственности с тем, чтобы улучшить это положение путем принятия конкретных мер, которые. не содержали бы ни отказа от чего-либо, ни каких-либо жертв с чьей-либо стороны. Что касается конкретных мер, то наши предложения от 26 марта исчерпывают практически все, что обсуждалось нами в этой связи. Их применение предусмотрено в конкретных юридических и политических условиях данного района без вторжения в сферу суверенной компетенции других государств и таким образом, что принципиальные позиции сторон не затрагиваются»[538].

Абрасимов подчеркнул, что вопрос о практических улучшениях легко разрешим. Эти улучшения при наличии согласия всех сторон и после достижения соответствующих конкретных урегулирований между компетентными немецкими властями могут вступить в силу в ближайшее время. «Откровенно говоря, — сказал советский дипломат, — мне не понятно, какие препятствия могут возникнуть сейчас для того, чтобы осуществить эти улучшения в интересах западноберлинцев, в интересах разрядки напряженности, оздоровления обстановки в данном районе»[539].

Посол СССР отметил также, что в высказываниях его западных коллег сейчас почему-то поднимаются вопросы, которые участники переговоров условились с самого начала вынести за скобки в интересах достижения договоренности. «Я не понимаю, — сказал он, — в чем смысл постановки вопроса об ответственности трех держав за гражданский транзит. Мне также не ясно, чему должна служить гальванизация вопроса о четырехстороннем статусе всего Берлина»[540].

Подводя итог этой длительной и острой дискуссии, Абрасимов заявил: «На столе переговоров лежит проект, представляющий основу для сбалансированной взаимно приемлемой договоренности и предусматривающий серьезные практические улучшения для западноберлинцев. И, конечно, неправильно было бы изображать дело таким образом, что существуют два противостоящих друг другу проекта — западный от 5 февраля и советский от 26 марта, а теперь надо искать что-то третье, совершенно новое. Советские предложения вобрали в себя все из западных предложений, что реально осуществимо и способно обеспечить улучшение положения, не затрагивая законных интересов и прав сторон. Мы за то, чтобы двинуться быстрыми шагами вперед, и считаем, что советский документ дает для этого необходимую базу»[541].

Эти же мысли Абрасимов высказывал и в своей монографии, вышедшей в свет почти через 9 лет после заключения четырехстороннего соглашения по Западному Берлину. «Советские предложения, — писал он, — бесспорно, являлись наиболее широкими из всех когда-либо выдвигавшихся за длительную историю переговоров по западноберлинскому вопросу. Эти предложения привлекли к себе пристальное внимание в столицах трех держав и вызвали бурную реакцию в мире. Диапазон ее был очень обширен: начиная с осторожного оптимизма тех, кто не хотел бы упустить возможности реального улучшения обстановки, и кончая намеренно пессимистическими оценками, исходившими от кругов, которые хотели бы и дальше использовать Западный Берлин как рычаг для воздействия на европейские дела и политику отдельных государств Европы. Однако для всех непредвзятых наблюдателей было ясно, что предлагаемая Советским Союзом договоренность, основывающаяся на четырехсторонних союзнических решениях и соглашениях и существующем в этом районе положении, отвечала интересам всех стран, делу мира и разрядки в Европе». Советские предложения от 26 марта, заключал Абрасимов, «давали возможность быстро завершить переговоры на приемлемой для всех сторон основе»[542].