Убивая Еву: это случится не завтра - Люк Дженнингс

– У тебя в холодильнике найдется десерт? – спрашивает Вилланель. – Что-нибудь к шампанскому?

– В морозилке – торт-мороженое.

– Можешь принести?

– Иди, блин, сама и принеси.

– Ева, kotik, я же твой гость. – Она вытаскивает из-за пояса джинсов «зиг». – И на этот раз он заряжен.

Не произнося ни слова, Ева делает, что велели, но, обернувшись от холодильника, видит, что Вилланель поднимает пистолет и направляет на нее. В голове становится пусто, Ева падает на колени и изо всех сил зажмуривается. В ушах гремит тишина. Она медленно приоткрывает глаза и обнаруживает лицо Вилланель всего в паре дюймов от своего. Чувствует запах ее кожи, винное дыхание, шампунь. Трясущимися руками она протягивает Вилланель торт.

– Ева, послушай. Мне нужно, чтобы ты мне доверяла, ладно?

– Доверяла? Тебе? – Ева поднимается на ноги. Пистолет Вилланель теперь лежит на столе. Дотянуться до него ничего не стоит. Один хороший рывок, и… эта мысль еще даже не успевает оформиться в голове, как Вилланель наотмашь больно бьет ее по лицу тыльной стороной ладони. У Евы от шока перехватывает дыхание, она, пошатываясь, идет к дивану и садится.

– Я сказала. Нужно. Чтобы ты. Мне. Доверяла.

– Иди на хрен, – мямлит Ева, в ее щеке пульсирует боль.

– Сама иди на хрен, suka.

Вилланель смотрит Еве в лицо, потом протягивает руку и касается щеки.

– Извини. Я не хотела делать тебе больно.

Ева пожимает плечами, чувствуя на зубах вкус крови.

Вилланель берет бокалы с бутылкой и присаживается на диван рядом с ней.

– Ну же, давай поговорим. Я могу начать. Скажи, как тебе браслет? Понравился?

– Очень.

– Так… теперь ты.

Ева смотрит на Вилланель. И видит, что та зеркально повторяет ее позу, ее осанку, ее манеру держать бокал. Если она мигает, то мигает и Вилланель. Если она шевелит рукой или подносит ее к лицу, Вилланель тут же зеркалит. Словно она пытается выучить Еву наизусть. Словно завладевает ею, украдкой, дюйм за дюймом, змеей заползая в ее сознание.

– Ты убила Саймона Мортимера, – произносит Ева. – Практически отрезала ему голову.

– Саймон… Это тот парень в Шанхае?

– Ты даже не помнишь?

Вилланель пожимает плечами.

– Что я могу сказать? Наверное, в тот момент это показалось хорошей идеей.

– Ты ненормальная.

– Нет, Ева, это не так. Я такая же, как ты, только без чувства вины. Ну что, по торту?

Несколько минут они сидят молча, отправляя ложкой в рот мороженое, шоколадную крошку и ледяные вишни.

– Это было божественно, – полушепотом произносит Вилланель, ставя тарелку на пол. – А сейчас тебе надо очень внимательно меня послушать. Да, пока не забыла… – она достает из кармана джинсов дюжину девятимиллиметровых патронов и протягивает их Еве, – это твои.

Ева заряжает «глок» и, не зная толком, куда его деть, засовывает за пояс джинсов на спине, где он ощущается как-то неловко.

– Возможно, не лучшая идея, – говорит Вилланель. – Ну да ладно. – Она достает из кармана телефон, находит фотографию и показывает Еве. – Тебе знаком этот человек?

Ева внимательно смотрит. Ему около тридцати, худощавый, загорелый, футболка хаки и песочного цвета берет десантника. Фотограф поймал его вполоборота, в прищуренных глазах – раздражение, одна рука приподнята, вероятно, чтобы прикрыть лицо. Позади – нечеткие силуэты военной автотехники.

– Нет. Кто это?

– Мне он известен под именем Антон. Раньше командовал Отрядом Е, который выполняет черные операции для МИ-6, а сейчас он мой куратор. В четверг он приказал мне тебя убрать.

– Почему?

– Потому что ты подобралась к нам слишком близко – под «нами» я имею в виду Dvenadsat. Когда Антон отдавал мне этот приказ, я лежала в частной австрийской клинике. Он пришел в палату навестить меня, а когда уезжал, в машине с ним сидел этот человек. Антон – слева.

Снимок обрезан и плохо кадрирован, но изображение вполне различимо. Он сделан из окна здания, под которым – присыпанная снегом парковка. У пассажирской двери серебристо-серого «БМВ» – двое мужчин. Фигура слева одета в мешковатую черную куртку и стоит спиной. Лицом к камере в плаще и шарфе – вне всяких сомнений Ричард Эдвардс.

Ева долго смотрит на снимок, не произнося ни слова. Чувствует, как внутри нее рушится все, во что она верила, словно айсберг схлопнулся и ушел под воду. Человек, который всего пару часов назад, одетый в розовую льняную сорочку, угощал Еву просекко, говорил, что тайная жизнь – ее призвание, этот человек согласился на ее убийство, а может, даже и сам отдал приказ.

Тихомиров догадался. В тот момент, когда она спросила, не говорил ли Ричард об их подозрениях по поводу исчезновения Евтуха. И глаза офицера ФСБ расширились – всего на миг, словно он вдруг понял нечто, ускользавшее от него долгие годы. Вот тогда он и спросил ее о канарейке. Птичка, поющая в клетке глубоко под землей. Сквозь щели начинает поступать лишенный запаха смертоносный газ, и птичка замолкает – тугой маленький комок перьев.

– Мне надо позвонить, – говорит Ева и, разыскав в завалах своей сумки карточку Хлои Эдвардс, набирает номер. Хлоя отвечает секунд десять спустя. По голосу похоже, что звонок ее разбудил.

– Хлоя, это Ева. У меня один вопрос к сегодняшнему разговору. Но только строго между нами.

– О, привет, Ева. Да, м-м…

– Тот русский, о котором ты говорила.

– Да-да.

– Его, случайно, звали не Константин?

– Э-э-э… Да! Думаю, да. Ух ты! Кто он?

– Старый приятель. Как-нибудь познакомлю.

– Было бы круто.

– Только не говори папе, что я звонила, ладно?

– Ладно.

Ева дает отбой и мягко кладет телефон на стол.

– Господи, – произносит она. – Боже мой.

– Ева, мне жаль.

Она смотрит на Вилланель.

– Я думала, что охочусь за тобой для МИ-6, а на самом деле Ричард меня использовал, чтобы я протестировала неуязвимость «Двенадцати». Я была канарейкой в их шахте.

Вилланель ничего не говорит.

– О каждой своей находке я докладывала Ричарду, а он передавал эту информацию «Двенадцати», чтобы они залатали прореху. Вся моя работа в эти недели и месяцы делала их сильнее. Боже мой! Ты знала?

– Нет, меня в такие дела не посвящают. Мне, разумеется, было известно, что ты работаешь на Эдвардса, но я поняла, каким образом тебя подставили, лишь когда увидела его в Австрии с Антоном.

Ева кивает, полная холодного бешенства к себе. Она купилась на провокацию, классическую операцию под ложным прикрытием, построенную на ее собственном тщеславии. Считала себя умной, способной на скачки интуиции, склонной к выстраиванию нетрадиционных теорий, тогда как на практике оказалась просто кретинкой, которой искусно манипулировали. «Как я могла быть такой тупицей? – удивляется она. – Как не разглядела, что творится перед моими собственными гребаными глазами?»