Некама - Саша Виленский

Кулик забился на этой дыбе, пытаясь сорваться с крюка. Руки чуть не вылетели из суставов, от боли он обмяк.

— Не получится, — спокойно сказал майор. — Все продумано.

Взял со столика ватку, бутылочку с нашатырем, сунул смоченную ватку под нос Кулику. Сашко открыл глаза, смотрел на Ашера безумным взглядом.

А тот снял с него ботинки, носки, большим ножом разрезал штанины брюк.

— Вы вскрывали детям вены на ногах, чтобы кровь стекала в тазы… А некоторым просто ступни отрубали. Детям. Девочкам, в основном. Было? Ты ничего при этом не чувствовал, правда? Это ж евреи, а они не люди, они — крысы, как говаривал ваш рейхсминистр пропаганды, так? Мы ж не переживаем за таракана, которого давим. Вот и ты не переживал? Не страдал из-за того, что детей убиваешь? Нет?

Кулик не отвечал, только страшно выл, извиваясь, пытаясь поджать ноги. От этого вывернутые руки пронзала острая, невыносимая боль, однако сознание Сашко больше не терял.

— Но чтобы не стать такими как вы, как ты справедливо заметил, я тебе ничего отрубать не буду. Не звери же мы, в конце-то концов. И кровь твоя поганая мне не нужна. Она просто стечет вот в этот таз, а ты будешь смотреть на нее и понимать, что с ней уходит твоя жизнь…

— Помогите! — закричал Кулик по-русски, а затем по-испански. — Ayudame!

Ашер брезгливо на него посмотрел. Да Кулик и сам понимал бесполезность этого крика. Наконец майор Зингер вздохнул и схватил болтающуюся ногу бывшего власовца. Сашко пытался ударить его второй ногой, но не давали узкие кандалы и боль в суставах.

— Подожди, подожди, подожди, подожди! — Глотая слова, захлебываясь слюной, горячо забормотал Сашко, пытаясь отвлечь израильтянина от его страшного занятия. — У меня есть деньги, много денег! Я все отдам! Только отпусти! Я исчезну, я исчезну, меня никто не найдет, а у тебя будут деньги и золото, много золота!

— Это то золото, что ты с Урала вывез? — спросил Ашер, положив нож и взяв скальпель. — Ну сам подумай, идиот, на что оно мне? Ты думал, что все евреи любят золото, и как услышат о нем, так про все забудут? Ничему тебя жизнь не научила, Сашко. Так что и жить тебе дальше точно незачем.

Он быстро и резко вскрыл вену, кровь потекла в подставленный таз. Кулик закричал, страшно, непрерывно, на одной ноте, дергал ногой, отчего кровь летела по всей комнате. Ашер осторожно обошел его и вонзил скальпель в другую ногу. Кулик кричал, не переставая, только все тише и тише… Майор отошел подальше, отбросил окровавленный скальпель в сторону.

— Я тут с тобой побуду пока. Чтобы тебе не было так одиноко, как было одиноко нашим девочкам в «Красном Береге». А ты не отвлекайся, подыхай.

Кулик умирал долго и мучительно. Через какое-то время он перестал дергаться, сил уже не было, висел как тряпка, беззвучно плакал и умоляюще смотрел на Ашера, до конца верил, что все еще можно изменить. Потом обмяк, да так и остался с открытыми остекленевшими глазами. «Вот напугается тот, кто его найдет!» — равнодушно подумал Зингер.

Через час майор и Лея сидели в самолете Катамарка — Буэнос-Айрес, а еще через несколько часов летели уже в Нью-Йорк. Ашер пытался уснуть, Лея смотрела в окно.

— Знаешь, — не оборачиваясь, сказала она на иврите. — Я все время думаю над его словами, что, убивая, как они, мы превращаемся в таких же, как они. Может, есть в этом зерно истины? Как ты думаешь? Может, мы и правда уподобляемся им, применяя их же жестокость.

— Нет, — серьезно сказал Ашер. — Мы никогда не станем такими как они, даже если будем зверски убивать их. И знаешь, почему?

Он повернулся к Лее, а Лея повернулась к нему.

— Почему?

— Мы не убиваем их женщин и детей. Мы казним только виновных. Знаешь, Лея, Аба Ковнер был необыкновенный смельчак и очень хотел отомстить немцам за все лагеря и гетто. Не нацистам — а именно немцам. Всем. Его план был — уничтожить шесть миллионов немцев в ответ на гибель шести миллионов наших соплеменников. И его не волновало, что среди этих шести миллионов будут совершенно невинные люди. «Они все виновны! — утверждал Аба. — Они выбрали Гитлера, они его боготворили, они наслаждались безнаказанностью убийства, им нравилось, что они такие сильные, самые сильные в Европе, а то и в мире. А значит, им позволено убивать женщин и детей, не испытывая даже неловкости. Что они и делали. Так с какой стати мы должны жалеть их семьи? Их стариков? Их беременных женщин? Их грудных младенцев? Они наших жалели?» И вот если бы мы так поступили, то точно стали такими же, как они. Но мы так не сделали.

— А как он собирался убить такую массу народа?

— Отравить питьевую воду в Берлине, Мюнхене и Гамбурге. Может и в других городах. Он однажды отравил хлеб в лагере для военнопленных эсэсовцев. Говорят, несколько сот скончалось.

— Почему же не удалась эта затея?

— Англичане его задержали во французском Тулоне. Правда, яда при нем так и не нашли, так что довольно быстро отпустили. Наша группа была куда более умеренной.

— Ничего себе умеренность, — пробормотала Лея.

— По сравнению с Абой — мы вообще дети. Кстати, «Бриха», которая тебя переправила в Израиль, в тогдашнюю Палестину — тоже детище Ковнера. Так что мы все ему обязаны, что уж там.

Лея отвернулась к окну, смотрела на неотличимые друг от друга гряды облаков, похожих на снег на горах Урала. «Мы никогда не будем такими, как они. Никогда». Зингер пытался уснуть — и не мог. Так и сидел с закрытыми глазами — и без сна. Ладно, Лею-то он убедил, а себя? Ведь сидит же и в нем этот самый червячок, маленький сомневающийся червячок, который точит изнутри каждого: все ли правильно? Из тех, кого он знал, Ковнер был единственным, кого этот червячок не сжирал изнутри, потому он и не сомневался никогда. Хотя… кто поручится?

Ашер нажал кнопку вызова стюардессы, подошла улыбчивая брюнетка.

— Что я могу для вас сделать?

— Принести пару порций виски, мне и моей спутнице, — так же улыбаясь, сказал майор.

— Мне бокал вина, — не открывая глаз, сказала Лея.

— Один виски и бокал вина? — уточнила девушка.

— Два виски и бокал вина, — Ашер улыбнулся еще шире.

Чем хорош виски — помогает исправить настроение. Не веселит как шампанское, но от него делается как-то лучше, примиряет этот напиток с жизнью, ничего не скажешь.

Лея продолжала смотреть в