Похвала праздности. Скептические эссе - Бертран Рассел

ошибаемся и умираем. Убеждение проверяется не своим совпадением с «фактом», поскольку соответствующего факта нам никогда не установить; оно проверяется успешным сохранением жизни и исполнением желаний. С этой точки зрения, как Джеймс попытался продемонстрировать в «Многообразии религиозного опыта», религиозные верования часто выдерживают испытание и потому должны называться «истинными». Только в этом и ни в каком другом смысле – по его утверждению – можно назвать «истинными» наиболее широко признанные научные теории: они работают на практике, и это все, что нам известно.

В применении к общим гипотезам науки и религии такая точка зрения имеет немало достоинств. При наличии вдумчивого определения того, что значит «работают», и оговорки, что в случаях, о которых идет речь, мы на самом деле не знаем правды, спорить с доктриной здесь нет никакой нужды. Но давайте рассмотрим примеры более скромные, в которых узнать истину не так уж трудно. Предположим, вы увидели вспышку молнии: возможно, теперь вы ожидаете услышать гром; или, возможно, решили, что вспышка была так далеко, что грома не будет слышно; или, быть может, вообще не стали об этом думать. Последний вариант, как правило, наиболее разумный, но давайте предположим, что вы выбрали один из двух остальных. Когда вы слышите гром, ваши ожидания подтверждает или опровергает не польза или вред, которые они вам принесли, а «факт», восприятие грома вашими ушами. Прагматики занимаются главным образом убеждениями, которые невозможно подтвердить фактами, находящимися в сфере чувственного опыта. Большинство наших обыденных убеждений о будничной жизни – например, что такой-то человек живет по такому-то адресу – можно проверить средствами, доступными нашему опыту, и в этих случаях прагматический критерий применять не требуется. Во многих случаях, как, например, в приведенном выше примере с громом, он и вовсе неприменим, так как истинное убеждение не имеет практического преимущества перед ложным – полезней было бы вовсе подумать о чем-нибудь другом. Любовь к «грандиозным» примерам и пренебрежение обычной повседневной жизнью – недостаток, распространенный среди философов.

Даже если прагматизм и не является кладезем абсолютной философской истины, у него есть кое-какие важные достоинства. Во-первых, он понимает, что истина, доступная нам, – это лишь человеческая истина, не защищенная от ошибок и изменчивая, как и все человеческое. То, что лежит за пределами цикла человеческих явлений, – это не истина, а факт (определенных типов). Истина – это свойство убеждений, а убеждения – это психические события. Более того, их отношение к фактам не имеет схематической простоты, которую предполагает логика; это замечание – вторая заслуга прагматизма. Убеждения расплывчаты и многогранны, они указывают не на один точный факт, а на несколько туманных областей фактов. Следовательно, убеждения, в отличие от схематических пропозиций логики, не противопоставлены четко как истинные или ложные, а представляют собой мутную смесь истины и лжи; они бывают разных оттенков серого, но никогда не белы и не черны. Людям, которые с благоговением говорят об «Истине», было бы полезнее говорить о Факте и осознать, что тех качеств, к которым они относятся с таким трепетным почтением, в человеческих верованиях не найти. У этой позиции есть как практические, так и теоретические преимущества, ведь люди подвергают друг друга преследованиям именно потому, что верят, будто знают «Истину». С психоаналитической точки зрения можно сказать, что любой «высокий идеал», о котором люди упоминают с трепетом, на самом деле – просто предлог мучить своих врагов. Как хорошему товару не нужна реклама, так хорошие моральные принципы не нуждаются в благоговейном придыхании.

На практике, однако, у прагматизма есть и мрачная сторона. Истина, утверждает он, – это то, во что выгодно верить. Например, какое-то убеждение можно сделать выгодным с помощью системы уголовного законодательства. В семнадцатом веке в католических странах был выгоден католицизм, а в протестантских – протестантство. Энергичным людям удается фабриковать «истину», прибирая к рукам правительство и начиная преследовать мнения, отличные от их собственных. Это результат максимализма, в который впал прагматизм. Пусть, как заявляют прагматики, истина имеет градацию и принадлежит чисто человеческим явлениям, а именно убеждениям, из этого все-таки не следует, что степень истинности, которой обладает убеждение, зависит исключительно от человеческих условий. Увеличивая степень истинности своих убеждений, мы приближаемся к идеалу, а идеал определяется Фактом, который находится под нашим контролем лишь в конкретной, весьма ограниченной степени, в том что касается некоторых незначительных обстоятельств на или возле поверхности одной конкретной планеты. Теория прагматика строится на практике рекламщика, который, неустанно повторяя, что коробка его пилюль стоит гинею, добивается того, что люди соглашаются дать за нее шесть пенсов, и таким образом делает свое заявление более правдивым, чем если бы высказывал его менее уверенно. Такие примеры рукотворной истины интересны, но их масштабы весьма ограниченны. Если человек начинает их преувеличивать, его неизбежно затягивает в водоворот пропаганды, которая в конце концов резко обрубается неопровержимыми фактами в виде войны, эпидемий и голода. Новейшая история Европы – наглядный пример ложности этой формы прагматизма.

Любопытно, что прагматисты восхваляли Бергсона как союзника, ведь на первый взгляд его философия абсолютно противоположна их взглядам. Они учат, что истина испытывается полезностью, Бергсон, напротив, утверждает, что наш рассудок, сформированный практическими потребностями, игнорирует все аспекты мира, на которые невыгодно обращать внимание, и фактически препятствует восприятию истины. Он считает, что у нас есть способность, называемая «интуицией», которую мы можем применять с пользой, если не поленимся, и которая способна рассказать нам, по крайней мере теоретически, обо всем прошлом и настоящем, пусть, по-видимому, и не о будущем. Но поскольку обладать столь огромным объемом знаний тяжело и неудобно, у нас развился мозг, назначение которого – забывать. Если б не мозг, мы помнили бы все; благодаря его фильтрующей функции мы обычно запоминаем только то, что полезно, да и то с изъянами. Полезность для Бергсона является источником ошибок, а истина постигается путем мистического созерцания, в котором отсутствует всякая мысль о практической пользе. Тем не менее Бергсон, как и прагматики, предпочитает действие разуму, Отелло – Гамлету; он считает, что лучше убить Дездемону, следуя интуиции, чем оставить короля в живых из рассудочных соображений. Именно поэтому прагматисты видят в нем союзника.

Труд Бергсона «Непосредственные данные сознания» был опубликован в 1889 году, а «Материя и память» – в 1896-м. Однако его имя прогремело после выхода в 1907 году «Творческой эволюции» – не то чтобы эта книга была лучше других, просто в ней было меньше доводов и больше риторики, и потому она звучала более убедительно. Она от начала до конца не содержит никакой аргументации, а значит, и плохой аргументации; это