Чужое лицо - Эдуард Тополь

– Это она меня!… – воскликнула Вирджиния.

– Кто знает? – снова улыбнулся он, глядя ей в глаза. – Власова написала жалобу, что вы пытались ее насиловать, и все остальные заключенные готовы это подтвердить. А за сексуальные извращения наш суд может дать вам новый срок. И где у меня гарантии, что, когда вас повезут отсюда в тюрьму, вы не станете по дороге соблазнять солдат? Теперь вы понимаете, о чем я говорю? Мы можем держать вас в тюрьме столько, сколько захотим, и никакой американский президент вас не спасет. А я не могу вам гарантировать, что в тюрьме или в рабочем лагере вас не будут насиловать лесбиянки или конвойные солдаты. Быдло есть быдло. Но одно я знаю точно: вы не выдержите даже и трех лет, которые вы получили. В грязи, на каторжной работе, на тюремных харчах вы через год станете старухой. А если вы действительно беременны, то подумайте о ребенке…

– Что вы хотите от меня?

– Я хочу, чтобы вы стали с нами сотрудничать… Подождите, не прерывайте. Это не так страшно. Нам нужны такие люди, как вы, для совсем легкой работы. Например, тренировать некоторых людей, которые должны ехать на Запад. Вы актриса, вы знаете быт Америки, сленг, мелочи жизни. Но это только одна возможность, есть и другие. Я изучил вашу биографию. Вы рано потеряли родителей. Вы жили одинокой жизнью и, прямо скажем, не совсем удачной. Вас мало снимали в кино, а точнее – совсем не снимали. И замуж вы вышли три или четыре месяца назад, да и то, я думаю, просто потому, что вам уже 34 года, пора иметь детей, семью. То есть ваша золотая Америка не дала вам ни карьеры, ни счастья. Но все, о чем вы мечтали там, вы можете иметь здесь, в России. Одно ваше слово, и – дом, деньги, машина, поклонники. А потом – чем черт не шутит – и русский муж, и даже главные роли в наших кинофильмах. Учтите, мы можем все! Ну? Или вы предпочтете детдом для вашего ребенка, а для себя – тюрьму, лесбиянок и солдат?

– Это шантаж, – сказала Вирджиния.

– Нет, это бизнес, – ответил он.

– Я должна подумать…

– Где? В тюрьме или здесь? – улыбнулся хозяин дачи.

– А другого места вы мне не можете предложить?

– Хорошо, – сказал он. – Такой женщине, как вы, можно сделать небольшую уступку. Но ненадолго. Скажем, на две недели. Вы будете в более-менее человеческих условиях. Но предупреждаю: через две недели – или в тюремную камеру к уголовницам, или… Вы хотите поужинать со мной? Принять ванну?

– Вы же дали мне две недели на размышление.

– Ужин вас ни к чему не обяжет.

– Все-таки лучше отложим… – сказала Вирджиния, понимая, что, если останется здесь еще хоть на полчаса, победит он, а не она, и не через две недели, а этой же ночью.

Вот уже третий день Ставинскому снился Юрышев. В этом не было ничего странного – вся последняя неделя была у Ставинского наполнена этим Юрышевым с утра до ночи: энергичный Бенжер вводил его в подробности проекта «ЭММА», офицеры Генштаба, бывшие приятели Юрышева, по приказу маршала Опаркова посменно «напоминали» ему эпизоды юрышевской жизни (и тайно проносили в палату любимый коньяк Юрышева «Арарат»), а прибывший из Балтийска, с базы подводных лодок, командир подводной лодки «У-137» Петр Гущин доложил о подробностях похода в Швецию. Три скважины удалось тайно пробурить на дне узких каменистых шведских фиордов и заложить в эти скважины вертикальные энергетические матрицы, а четвертая в цепи гирлянды скважина, как и было намечено сейсмиками, Бенжером и Юрышевым, легла прямо под носом военно-морской базы в Карлскруне.

«Скважину пробурили в первую же ночь, еще до того, как эти рыбаки обнаружили нас по утрянке, – усмехался в свои темные усики Гущин. – А потом, пока шведы таскали меня на допросы, мы тихо делали свое дело – заложили матрицу в скважину и затрамбовали ее спецгрунтом и экранным раствором так, что ни одна собака не вынюхает. Работка была адская, прямо скажем. Шведы засекли следы урана-238 и все рвались на нос лодки, но черта им лысого! Никого не пустил, хоть и сам был почти под арестом. Только я вам доложу, товарищ полковник, второй раз в такой переплет попасть никому не советую! Нужны такие бурильные аппараты, которые берут любую породу, даже гранит, чтоб не лезть к быку на рога на эти песчаные отмели…»

– Вот именно! Что я вам говорил?! – сказал Бенжер Ставинскому. – Ладно, допустим, еще две матрицы мы заложим где-нибудь в районе острова Муско, чтобы шведская гирлянда была готова и чтобы получить Ленинскую премию. Но потом – все! Потом нужно остановить эту самодеятельность и требовать у правительства деньги на серийное производство матриц и алмазные бурильные станки новой конструкции. В любом деле главное – получить на проект первые миллионы и быстренько их потратить. А тогда уже – только соси матку. Никуда не денутся – дадут деньги. Но завтра к нам в институт приезжает Военно-промышленная комиссия ЦК КПСС – без вас, Сергей Иванович, я принимать их не буду!

– Завтра же суббота, нерабочий день, – удивился Ставинский.

– У нас в институте нет выходных. И в ЦК тоже, – сказал Бенжер.

– И у меня еще рука в гипсе…

– Ерунда! Вы же ходите! Проведем их по стендам, покажем две матрицы, собранные вручную, и будем ныть, что так работать нельзя. Наша задача – как у парного конферанса: вы начинаете, я продолжаю. Главное – чтоб без пауз и попроще. Они в науке все равно ничего не понимают…

– И у меня щетина… – Ставинский провел рукой по своей щеке.

В связи с большим рваным шрамом на подбородке он перестал бриться, начал отращивать усы и бороду. Эти внешние изменения с юрышевским лицом, решил он, будут отвлекать внимание от тех изменений, которые может подметить в нем какой-нибудь более придирчивый взгляд. Впрочем, и эти изменения имеют оправдание: у человека было сотрясение мозга, это привело к потере памяти и другим нарушениям деятельности коры головного мозга – скажем, к нарушению привычной координации движений: походки, жестов, даже почерка. Но, ссылаясь на боль в челюсти, Ставинский все откладывал вставлять себе новые зубы. Его устраивало, что он шепелявит, это скрадывало ошибки в имитации юрышевской хрипоты. И Ставинский видел, что пока все идет гладко – может быть, еще и потому, что никому и в голову не приходило заподозрить в нем кого-либо другого, не Юрышева. Он прибыл в госпиталь с документами Юрышева, его окружили здесь заботой, доступной лишь зятю начальника Генерального штаба, и первый же офицер Генштаба, адъютант маршала Опаркова майор Рязанцев, войдя к нему в палату, воскликнул: «Старик, ты бороду отпускаешь? Тебе пойдет, гад буду!…» Все были преувеличенно внимательны и отводили глаза от повязки на его лице, от шрама на подбородке – как обычно, когда у постели больного хотят сделать вид, что он абсолютно здоров, ничего страшного не случилось. Люди в таких случаях больше следят за собой, чем за больным… Да, пока все шло просто и гладко, но, отпустив Бенжера и Гущина, Ставинский возбужденно заходил по палате. Практически с завтрашнего дня он приступает к исполнению юрышевских обязанностей, и сразу – эта Военно-промышленная комиссия ЦК КПСС. Но отказаться невозможно – еще до того, как ушли Бенжер и Гущин, маршал Опарков прислал в госпиталь своего адьютанта майора Рязанцева с генеральским мундиром для своего зятя: за успехи в разработке проекта «ЭММА» полковник Юрышев был произведен в генералы. Новенький, цвета хаки, генеральский мундир с золотыми «дубовыми листьями» на рукавах и на стоячем воротнике, с золотыми погонами и звездой генерал-майора, брюки с красными струйками лампасов вдоль боковых швов, широкий парадный пояс из витых золотых ниток и полукруглой пряжкой, длинная генеральская же шинель из тонкого серого сукна с большим отложным воротником и золотыми «дубовыми листьями» в петлицах, и еще один золотой пояс, и серая высокая каракулевая папаха с выпуклой яйцеобразной золотой кокардой, красной шелковой подкладкой и черно-золотым перекрестьем швов по этой подкладке, и генеральские полусапоги без шнурков, и рубашка цвета светлого хаки – весь этот новенький генеральский гардероб приташил сегодня к нему в палату майор Рязанцев, не забыв упомянуть, конечно, по просьбе маршала, что и мундир, и шинель сшиты по заказу его жены Галины в специальном ателье для генералитета Советской Армии, куда она трижды ездила сама, чтобы все было сшито идеально по юрышевским меркам.