Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

– А что насчет снов? – спросил я, думая, что нашел-таки исключение из его догматической концепции или, по крайней мере, нечто похожее на исключение.

– Имеете в виду тот сон, который мы видим сейчас, или те, что являются к нам, когда мы закрываем глаза и ускользаем из этого мира? – уточнил он. Я заверил, что его мысль мне понятна, и решил больше не настаивать, да не очень-то и хотелось. Но дальнейший наш разговор все держался старого русла: пожилой джентльмен приводил один за другим примеры феноменов шоу-бизнеса, а я силился выискать убедительные исключения из своеобразной доктрины, которой он казался безнадежно одержимым. И так – до тех пор, пока мы не разошлись перед рассветом.

Эта первая беседа задала тон и определила тему наших последующих встреч в кафе с этим джентльменом, которого я буду считать своим утраченным литературным отцом. Замечу, что его манию я намеренно поощрял и делал все возможное, чтобы наши разговоры были всецело сосредоточены на шоу-бизнесе. Я чувствовал, что его фиксация тончайшим образом связана с моим персональным творческим кризисом как писателя-беллетриста. Что же именно он называл «шоу-бизнесом»? Сама «суть шоу-бизнеса» казалась ему чем-то проблематичным – но почему? И как его авторские труды отвечали – противостояли, возможно, – тому, что он называл «миром шоу-бизнеса»?

– Мое творчество ни на что особо не претендует, и я не рассчитываю, что оно поможет мне вырваться из тисков шоу-бизнеса, – заметил пожилой джентльмен. – Писательство – лишь очередное мое действие, спровоцированное внешними факторами. Вот, к примеру: этот ужасный кофе я заказываю лишь потому, что сижу во второсортной кофейне. Очередную сигарету я выкуриваю, так как мой организм твердит, что пора это сделать. Точно так же я пишу, потому что ко мне приходит позыв писать – не более того.

Уловив, что разговор коснулся темы, интересной непосредственно мне, я спросил у него, о чем – на какие конкретно темы – он пишет.

– Моей главной темой, – заявил пожилой джентльмен, – была и остается убогость того шоу-бизнеса, что наполняет мою жизнь – автобиографическая, если угодно, убогость. Ведь это даже не первоклассный шоу-бизнес – моя жизнь, а так – серия реприз, череда бессмысленных эпизодов, бессвязных и непоследовательных. И даже я, будучи все это время номинальным хозяином собственной жизни, категорически не способен наделить эти эпизоды связностью и последовательной непрерывностью, вот так вот. Но в этом, как я выяснил, и кроется вся суть шоу-бизнеса. Сплошная показуха. Неожиданные преображения, абсолютная безосновательность существования, изменчивость форм… По необходимости мы все живем в мире, где все в конечном счете странно и в конечном же счете – смешно.

– Но по каким критериям? – прервал я его, пока разговор – вдруг задевший самую суть моего мучительного кризиса, того удушающего тупика, в который уткнулось мое писательство, – не увильнул в другую сторону. – По каким критериям, – повторил я, – вы называете этот мир странным и смешным?

Посмотрев на меня так, будто не только обдумывая мой вопрос, но и оценивая самого меня и весь мой мир, пожилой джентльмен ответил:

– По критериям непознаваемого и, несомненно, несуществующего миропорядка, который не является в конечном счете этим вашим шоу-бизнесом.

Не говоря более ни слова, он поднялся со стула, оплатил чек в кассе и вышел на улицу.

То был последний раз, когда я говорил с тем человеком, моим невольным соавтором. В следующий раз, когда я зашел в кофейню и занял привычный столик, работавшая в ночную смену официантка принесла мне стопку исписанных от руки листов.

– Он велел отдать их тебе. Сказал, что не вернется за ними.

– И это все? – уточнил я.

– Все, – кивнула девушка.

Поблагодарив ее, я заказал себе еще чашку дерьмового кофе, закурил сигарету и начал читать приведенные ниже рассказы.

1. Ущербный исток

Много лет кряду мне счастливилось часто получать подробные сообщения о самых передовых научных и метафизических открытиях. Сведения эти носили узкоспециализированный характер, который, казалось, был неизвестен обычным ученым и метафизикам, но, тем не менее достижим таким заядлым неспециалистам, как я – при условии, конечно, что человек обладал восприимчивым темпераментом и охотно открывал себя для определенных каналов мысли и впечатлений.

Однажды я получил совершенно особое сообщение, из которого узнал, что был совершен поразительный и абсолютно неожиданный прорыв – кульминация многих лет интенсивного научного и метафизического поиска. Тот прорыв, утверждалось в сообщении, касался ни много ни мало открытия истинных истоков всех экзистенциальных явлений, как физических, так и метафизических, то есть насколько я понял, источника существования в самом широком смысле. В сообщении говорилось также, что я входил в число избранных, кому будет дозволено привилегированное ознакомление со всеми аспектами этого умопомрачительного открытия, соответственно, мне предоставляется уникальная возможность – понять исток всех экзистенциальных явлений. Я по природе человек очень восприимчивый к такого рода вопросам, так что мне оставалось лишь явиться в то конкретное место, где произошло это невероятное продвижение в научном и метафизическом знании.

Я скрупулезно следовал данным мне указаниям, хотя по неуточненным причинам, не был полностью осведомлен о специфике фактического места назначения. Воображение уже рисовало мне какой-нибудь режимный исследовательский объект, сверкающий лабиринт из инновационной машинерии и сверхсложных устройств.

Место, куда я прибыл, никоим образом не соответствовало моим простодушным и прискорбно общепринятым ожиданиям. Та научная и метафизическая инсталляция, какой я ее себе вообразил, располагалась в большом и очень старом здании. Я вошел в него, согласно инструкции, через маленькую дверь, которую обнаружил в конце темного и узкого переулка, шедшего вдоль одной из сторон старого здания. Открыв ее, я вошел внутрь, едва ли видя на два шага впереди себя – час был уже довольно поздний. Язычок замка слабенько щелкнул, когда дверь затворилась за моей спиной, и все, что мне осталось, – подождать, пока глаза привыкнут к темноте.

Лунный свет пробивался через окно где-то надо мной и тускло растекался по грязному бетонному полу. Я увидел, что стою у подножия пустой лестницы, и уловил слабый звук – будто что-то ползло прямо ко мне. Потом я рассмотрел, что появилось из темноты под пустующей лестницей. То была голова, поддерживаемая короткой шеей, на которой она и скользила, словно змея, по бетонному полу – сантиметр за сантиметром. Черты ее лица были нечеткими, но почему-то казались деформированными, чем-то изуродованными. Существо издавало звуки, смысл которых я не понимал, его угловатая челюсть механически смыкалась и размыкалась. Прежде чем голова приблизилась ко мне, я заметил, что в другом, еще более темном углу этой мрачной, подсвеченной луной лестницы было что-то еще. Ненамного больше, чем голова, что ползла ко мне по полу, этот второй объект казался какой-то почти полностью лишенной формы кучей. На то, что передо мной – живая, пусть и болезненно бледная, плоть, указывало лишь то, что время от времени причудливое создание раскрывалось, как гигантский двустворчатый моллюск, поднятый с самого дна океана. И оно издавало тот же звук, что и ползучая голова – они оба кричали под этой тусклой и пустой лестницей. Это и было то место, где, как сообщалось, мне предстояла встреча с источником всех экзистенциальных явлений.