Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

Только в редких случаях мой сводный брат покидал дом, в котором мы жили вместе, и это случалось почти исключительно в те времена, когда по его настоянию я водил его на местный ипподром, где лошади бегали большую часть дня во время сезона скачек. Там мы наблюдали, как эти статные животные выходят на трассу и пробегают каждый трек от первой до последней мили. Мы никогда не делали ставок, но всегда забирали с собой программку, где были отпечатаны лошадиные клички со статистикой забегов напротив каждой.

В течение многих лет я наблюдал за братом, когда он сидел в инвалидном кресле за оградой, окаймлявшей ипподром, и заметил, как пристально он смотрел на этих лошадей. В такие моменты взгляд его серых глаз был совсем не таким горьким и жестоким, каким всегда казался, когда мы были дома. В те дни, когда мы не посещали ипподром, он изучал старые программы скачек, содержащие имена бесчисленных лошадей и сложную статистику, касающуюся их достижений в соревнованиях, а также информацию об их физических параметрах, включая возраст лошадей и все разнообразие мастей: гнедые, рыжие, серые, вороные.

Однажды, вернувшись в дом, где мы со сводным братом прожили уже много лет, я обнаружил посреди гостиной его пустое инвалидное кресло. Со всех сторон кресло было окружено ворохом рваной бумаги – клочками тех самых программок, которые брат собирал, и на каждом читалось имя одной из лошадей, которых мы знали по гонкам на ипподроме. Многие из них были мне хорошо знакомы – Аватара, Королевский Трубадур, Дух Прерий, Заводной Гарри и так далее. Потом я заметил цепочку этих маленьких бумажных клочков, уводящую от инвалидной коляски ко входной двери. Я пошел по следу, он вывел меня на крыльцо и оборвался в нескольких футах от тротуара, к тому времени уже частично рассеянный рьяными ветрами холодного сентябрьского дня. Какое-то время я еще пытался что-то выяснить, но так и не смог узнать, что произошло с моим сводным братом – и никто не смог помочь мне в поисках: ни детективные агентства, ни доброхоты-энтузиасты. Брат просто исчез – абсолютно непостижимым образом, по так и не установленной причине.

Вскоре после этого случая я впервые в жизни отправился в одиночку на ипподром, где мы столько раз бывали вместе с братом. Я посмотрел все забеги, с первого до последнего, наблюдал за всеми лошадьми. По окончании гонок, когда их уводили с ипподрома в конюшню, я заметил, что у одного из животных, чалого скакуна, глаза были совершенно удивительного серого оттенка. Проходя мимо моей трибуны, жеребец обратил морду в мою сторону и взглянул прямо на меня – с горечью и абсолютной звериной дикостью.

И было в этом взгляде что-то очень необычное, чему я никак не мог дать имя, что-то поистине демоническое.

5. Феноменальное неистовство

Какое-то время я подыскивал себе дом, в котором, если карты судьбы лягут благостно, мирно проживу остаток дней своих. В ту пору я подметил, что сознательно ищу максимально удаленное от всех проявлений человеческой деятельности жилище – провести остаток своих дней я хотел в полной глуши, вдали даже от самых труднодоступных городов. Я сам порой удивлялся тому, в какую глухомань осмеливался направиться по указке агента недвижимости; порой случалось, что я просто натыкался на подобные места, забредая все далее и далее от развитых регионов, избегая даже намека на близость других домов.

Проезжая одно из таких мест на отшибе ветреным ноябрьским днем, я обнаружил абсолютно уединенный дом – и понял, что лучшего места, чтобы провести остаток жизни и примириться со всем миром, мне попросту не сыскать. Хотя эта двухэтажно-каркасная постройка четко выделялась на фоне унылого осеннего горизонта, скрытая лишь куцей рощей голых деревьев и тенью водонапорной башни неподалеку, я заметил ее, лишь подрулив почти вплотную. Никаких признаков зеленой лужайки рядом я не обнаружил, здание окружал все тот же сероватый кустарник, что покрывал здешнюю землю повсеместно, насколько хватало взгляда. Тем не менее дом не нес на себе отпечатка упадка и казался довольно новым – что, конечно, шло вразрез с моими представлениями об уединенном жилище, где я собирался коротать свои дни.

Как я уже упоминал, день был ветреный, и пока я, застыв, созерцал этот прекрасный в своей уединенности дом, порывы ветра делались все суровее и суровее, грозя перерасти в ураган. Более того, небо по краям горизонта начало темнеть, хотя туч пока не было видно, и до наступления сумерек оставался еще не один час. По мере того, как один яростный порыв сменял другой, сильнее прежнего, единственные, помимо самого строения, черты уединенного ландшафта – редкие голые деревья и ветхая водонапорная башня, – отступали вдаль, как если бы этот самый неземной ветер сносил их, а вот сам дом, пред которым я застыл, стал приближаться ко мне с ужасающей прытью. Паника вдруг охватила меня, и я без оглядки побежал к машине, вцепился в ручку, с трудом распахнул дверцу, несмотря на то, что ветер изо всех сил прижимал ее к борту. Едва оказавшись в салоне, я завел двигатель и помчал на всех парах прочь. И, несмотря на то что мили на индикаторе пробега росли, я будто бы с места не двигался – мрачный горизонт все так же нависал впереди, а зловещая перспектива дома в зеркале заднего вида все никак не отступала. В конце концов, однако, все пришло в движение, и уединенный пейзаж рванулся прочь, оставшись далеко позади, утаскивая за собой тот странный двухэтажный особняк.

Лишь позже задался я вопросом – где бы еще наиболее комфортно жилось мне до конца дней своих, если не в том уединенном доме, если не в том удаленном от всех благ и напастей цивилизации захолустном раю? То место казалось созданным специально для меня. Какая же злая ирония – то самое место, где я мог бы провести остаток дней в умиротворении и покое, теперь сделалось лишь еще одной вещью, коей следовало мне опасаться.

Послесловие

В дополнение к пяти историям, представленным здесь, я также нашел заметки, в виде бессвязных фраз, для шестого рассказа с рабочим названием «Аттракцион». Следуя манере остальных миниатюрных рассказов, эта история, похоже, тоже была задумана как что-то вроде сказочной виньетки, вырванный из контекста эпизод «странного и смехотворного шоу», цитируя самого автора. Прослеживались в этих заметках и те странные идеи, которые всплывали в моих разговорах с автором рассказов, проходивших несколько ночей кряду за уединенным столиком в углу той кофейни. Неоднократно фигурировали фразы про «зыбкость и непостоянство всех вещей» и «непредвиденные преображения», будто выступая для шестой ненаписанной истории некими фундаментальными постулатами.

Я не удивился особо, обнаружив, что автор оборванного повествования ссылается на меня, поскольку уже в самом начале собственное творчество им было охарактеризовано как «убогость с претензией на автобиографичность». В этих заметках он справедливо нарек меня «незнакомцем из кофейни» и «достойным жалости полуночником, тешащим себя всякого рода художественными изысками в попытке отвлечься от осознания, что город, в котором он всю жизнь прожил, – не более чем аттракцион». Рефрен «город-аттракцион» звучал и ранее в самом первом предложении прерванного или, возможно, намеренно незавершенного шестого рассказа. Предложение это интересно тем, что предполагает непосредственную связь с одной из других историй, что, насколько я осведомлен, отсутствует среди этих лихорадочных и, судя по всему, созданных в невменяемом состоянии фрагментов: «После того, как мне не удалось найти жилище, в котором я смог бы прожить всю оставшуюся жизнь, я начал неприкаянно скитаться из одного города-аттракциона в другой – и на этом пути обретал все новые и новые, более глубокие знания о природе мира шоу-бизнеса». Учитывая обрывочность заметок для рассказа под названием «Аттракцион», не говоря уже о том проклятии недосказанности, что наложило отпечаток даже на вроде бы завершенные истории автора, прочитанные мною, я не стал долго копаться в поисках отсутствующих звеньев в логической цепи, связующей все «бессмысленные эпизоды, из которых можно было бы свести фундамент моего творчества и моего же мировосприятия». В какой-то момент заметки эти перестали напоминать скелет незавершенного повествования и приобрели оттенок дневника или письменной исповеди.