Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

С другой стороны, каждый новый градоначальник так или иначе вносил в наш быт какие-нибудь новшества, причем далеко не всегда пагубные. И даже если здание новой филармонии было отстроено небрежно и в любой момент могло загореться, оно хотя бы показывало, что меры по восстановлению общественной жизни если не предпринимаются в полной мере, то хотя бы отвечают минимуму приличий. А скажем, наш последний градоначальник загорелся идеей запустить трамвай по главной улице. В первые дни своей управленческой деятельности он пригласил к нам иногородних рабочих, дабы возвести сей памятник реформаторскому началу. Нельзя сказать, что на городишко, который без труда можно было обойти пешком от окраины до окраины, не говоря уже о велосипеде, трамвай произвел большое впечатление. Но когда пути все-таки сдали в эксплуатацию, иные из нас, даже пребывающие в добром телесном здравии, время от времени прокатывались на нем, хотя бы ради новых впечатлений. Кто-то даже делал это для забавы, катаясь от одной конечной до другой. Кроме того, наконец-то нашлась постоянная работка для Кернса, чего с ним отродясь не случалось.

В общем, ко всякому новому подосланному откуда-то извне градоначальнику мы привыкали, как-то сживались с ним. Никто не ждал от нового управленца четкой политики, но, если вдруг ему захотелось бы что-то учинить, мы были бы только за. Так жило уже не первое городское поколение. При этом порядке вещей мы рождались, к нему приспосабливались. Противиться этому значило обрекать себя на неизвестность, а нас она глубоко в душе страшила. Но несмотря на то, что новый градоначальник решил поселиться в сарае рядом с заброшенной фермой, мы не ждали, что городской уклад ждут какие-то более радикальные, поистине исторические перемены.

Первое распоряжение нового градоначальника пришло к нам на листе бумаги, гонимом ветром вдоль мостовых главной улицы и угодившем прямо в руки старушке, показавшей его позже нам. Бумага была плотная, как картон, бурого оттенка, надпись на ней вычертили будто бы обугленной деревяшкой – в той же кривоватой манере, что и те слова на дощатых старых стенах сарая за городом. А написано там было вот что: «ДИМОНТИРУЙТЕ ТРОМВАЙНЫЕ ПУТИ».

Хотя буквальный смысл этих слов был вполне очевиден, мы не хотели действовать в соответствии с требованием, которое было столь неясным по своей сути и цели. Не было ничего беспрецедентного в том, что новый градоначальник уничтожал какое-то сооружение, поставленное старой администрацией, – как бы подчеркивая, что прежний порядок миновал, и в городе объявилось место чему-то новому. Но обычно называлась причина, какая-то разумная отговорка для свершения подобного акта. Очевиднейшим образом распоряжение нового градоначальника избавиться от трамвайной линии ничем подобным не страдало. Поэтому мы решили ничего не делать до тех пор, пока нет конкретики. Риттер предложил написать свое письмо и спросить о дальнейших инструкциях. Письмо можно было оставить у двери сарая, где заседал градоначальник. Само собой, добровольцев на такую задумку не сыскалось. До получения подробных объяснений трамвайные пути так и стояли невредимыми.

На следующее утро трамвай прокатился первым рейсом вдоль главной улицы без остановок, не подобрав скопившихся на тротуарах пассажиров.

– Смотри-ка, – сказал мне Лиман, глядя из панорамного окна своей парикмахерской. Он вышел на улицу, я, поставив метлу к стене, подтянулся следом. Все так и застыли на улице, провожая глазами трамвай, пока тот не остановился на другом конце города.

– Там, за рулем, никого нет, – сказал Лиман. Несколько человек закивали, дружно с ним соглашаясь.

Когда стало ясно, что трамвай не собирается возвращаться обратно, несколько горожан направились к вагону, чтобы разузнать все на месте. Когда мы разжали створки пневматических дверей и вошли в салон, на полу мы нашли раздетое догола искалеченное тело водителя Кернса. В том, что он мертв, никаких сомнений не было. На груди у него были выжжены слова: ДИМОНТИРУЙТЕ ТРОМВАЙНЫЕ ПУТИ.

Несколько следующих дней мы провели, исполняя указание. Выкорчевали рельсы по всему маршруту и срезали со столбов электрические провода. Когда дело было сделано, кто-то заметил еще один лист бурой бумаги – он упал будто бы прямо с неба, кружась и подпрыгивая, как воздушный змей. Встав вокруг него, мы прочли новое сообщение.

«ХАРОШАЯ РОБОТА, – хвалили криво нацарапанные слова. – ТРУДИТИСЬ ЧЕСТНА ВО ИМЯ ДОЛЬНЕЙШИХ ПИРЕМЕН».

Перемен взаправду предстояло немало. Облик всего города претерпевал метаморфозы – снова явились ремонтники и стали возводить, сносить и украшать дома, и не только те, что стояли на главной улице, но и все дальше от центра, ближе к окраинам. Нас проинструктировали не мешать им, и всю угрюмую зиму напролет они перекраивали городские интерьеры и фасады на какой-то новый лад. После всех приготовлений и реноваций город стал похож на передвижное шоу. Горожанам в нем были уготованы балаганные роли – о чем наше новое руководство не преминуло уведомить, каждого – лично.

Скобяная лавка Риттера, например, лишилась всех хозяйственных мелочей, сделавшись запутанным лабиринтом из нужников. Ступая внутрь с главного крыльца, вы сразу утыкались в унитаз и раковину в ставшем неожиданно узким помещении. В дальней стене находилась дверь, ведущая к еще одному, чуть более просторному отхожему месту. Все следующие помещения имели уже по две двери, уводившие к другим туалетам, и до некоторых из них можно было добраться, только взбираясь по всходящей винтовой лестнице или же спускаясь по длинному узкому коридору. Туалеты отличались размерами и росписью стен, ни один не работал по прямому назначению. Снаружи скобяная лавка Риттера была отделана крупной плиткой и двумя декоративными башенками, возвышавшимися над крышей. Вывеска над входной дверью бывшей лавки гласила: «ЦИТАДЕЛЬ КОМФОРТА». Новая работа Риттера заключалась в том, чтобы сидеть на табуретке у входа в незамысловатой униформе с вышитыми буквами «ДЕЖУРНЫЙ» на левом плече.

Лиману повезло с новым поприщем еще меньше. Его парикмахерскую переделали в огромный манеж и наградили вывеской «ДЕТСКИЙ ГОРОДОК». Сам он был вынужден теперь расхаживать меж набивных игрушек, огромных и маленьких, в нелепом детском костюмчике, смотревшемся на взрослом мужчине издевательски.

Словом, вся главная улица сменила профиль, пусть и не всегда на столь эксцентричный, как в случае с «Цитаделью комфорта» или «Детским городком». Порой за пустующей с виду витриной здесь скрывалось что-то вроде кинотеатра, где на голую стену проецировались странные мультипликационные фильмы. В складских подвалах внезапно обнаруживались картинные галереи, увешанные сомнительного вида мазней. А иной раз обнаруживалось, что опустевший магазин взаправду пуст. Более того, стоило кому-то зайти в него с главной двери – та наглухо захлопывалась, и помещение приходилось покидать через черный ход.

Переулки позади главной улицы превратились в крытые аркадные туннели, где постоянно царил сумрак. Однако тусклые лампы располагались так, что, бродя между высокими деревянными заборами и кирпичными стенами, вы никогда не оказывались в абсолютной темноте. Многие переулки внезапно оканчивались в чьей-нибудь гостиной или кухне, откуда можно было спокойно вернуться назад, на улицу, а некоторые – выродились в бессмысленно узкие тупики, в которых нельзя было ни вздохнуть, ни развернуться толком. Некоторые переулки преображались по всей своей протяженности так, что городишко начинал казаться настоящим мегаполисом; иллюзию подкрепляли шум людских толп и вой тревожных сирен. Звучали те будто издалека, но на самом деле это были лишь фонограммы, несущиеся из хитроумных потаенных динамиков. Я знал наверняка: в мои новые обязанности входило обслуживание этих штук в одном таком районе, где по сторонам поднимались стены высотных домов, расписанные, как театральные кулисы, и увитые зигзагообразными пожарными лестницами.