Барбаросса - Михаил Попов

О. X. Оторванную?

Р. В. Да, оторванную. И еще немного теплую.

О. X. Вы считаете, что это была рука Харуджа?

Р. В. Что же мне еще считать, подумайте сами?

О. X. Я подумаю, а вы отвечайте на мои вопросы. Вы сразу решили, что это рука его, или кто-то навел вас на эту мысль?

Р. В. Навел. Один солдат.

О. X. Имя?

Р. В. Запамятовал. Вернее, не знаю. Потому что и тогда не знал его.

О. X. Это он первый нашел руку?

Р. В. Он. Он подозвал нас и указал на нее. И первый высказал мнение, что это рука того пирата, в которого попало ядро.

О. X. Кто первым проверил, тепла ли она до сих пор?

Р. В. Не я.

О. X. Кто?

Р. В. Простите, святой отец, не помню. Мне не так часто приходилось в жизни сталкиваться с кровью… а тут еще кость торчит, я почувствовал себя плохо. Я отошел.

О. X. Испанский солдат испугался вида крови, возможно ли в это поверить?!

Р. В. Прошу меня простить, святой отец, мне стыдно.

О. X. Что было с рукой дальше?

Р. В. Насколько я помню, ее взяли в крепость. Да, конечно, взяли.

О. X. Почему «конечно»?

Р. В. Она занимала особое место на пиру. Рука лежала на блюде прямо перед полковником Комаресом.

О. X. Тем самым Комаресом, который является теперь комендантом Орана?

Р. В. Да.

О. X. Пир состоялся в тот же день, когда был штурм?

Р. В. Да.

О. X. Пираты не возобновляли попыток овладеть городом?

Р. В. Они оставили развалины напротив городских ворот и отплыли до наступления темноты.

О. X. На пиру речи велись так, словно главарь нападавших убит и что этот главарь именно Харудж?

Р. В. Да, в этом никто не сомневался.

О. X. В чем именно: в том, что убит главарь, или в том, что убит Харудж?

Р. В. И то и другое не вызывало ни у кого ни малейших сомнений.

О. X. Что было дальше с рукой? Кому она досталась? Не бросили ли ее собакам?

Р. В. Не помню точно, кажется…

О. X. Погодите. Я упустил один важный момент, вы разжалобили меня рассказом о приступе дурноты.

Р. В. Что же делать, мне действительно…

О. X. Как именно она была оторвана?

Р. В. Ужасно! Торчала кость, белая. И мясо. И крови было много, я помню.

О. X. Меня интересует, по какое место она была оторвана, понимаете? Одна лишь кисть или, может быть, выше?

Р. В. Мне кажется, выше.

О. X. Вот так?

Р. В. Нет, еще выше.

О. X. По локоть?

Р. В. Наверное, по локоть.

О. X. Точнее сказать не можете?

Р. В. Точнее сказать не могу.

О. X. Вернемся к пиру. Что случилось с этой рукой после него? У кого она оказалась?

Р. В. Этого я точно сказать не могу. Слышал лишь, что ее не выбросили собакам и погребать не сочли возможным.

О. X. Что же тогда?

Р. В. Ее засушили.

О. X. С какой целью? Как украшение, как трофей? Или, может быть, для того, чтобы подмешивать в снадобья или в вино для крепости?

Р. В. Это мне неизвестно.

О. X. И ничего сверх того, что я у вас выпытал, вы рассказать не можете? А может, не желаете?

Р. В. Что вы, святой отец, клянусь… .

О. X. Не клянитесь? А лучше попытайтесь что-нибудь вспомнить. Мой интерес не праздный и угоден церкви. Угоден больше, чем многие поступки, поражающие своей возвышенностью и богоугодным рвением.

Р. В. Припоминаю я кое-что, святой отец.

О. X. Говорите.

Р. В. Слышал я впоследствии разговоры о том, что сушеная рука эта принесла кому-то вред.

О. X. Кому? Какой?

Р. В. Я пытаюсь, пытаюсь… Пошли какие-то разговоры… Смутные такие разговоры, что это, мол, рука сушеная виновата. А имена… нет, святой отец, имена вспомнить не могу.

О. X. А с чего вдруг пошли эти разговоры? Была ли причина? Ничего не бывает без причины.

Р. В. Была причина.

О. X. Какая?

Р. В. Вспоминаю теперь совсем отчетливо. Разговоры эти пошли сразу после того, как с марсельским кораблем пришло к нам известие, что Харудж не погиб, а только лишь ранен. Вот тогда и начали вдруг говорить, будто и лейтенант такой-то умер не сам собой, а от сушеной руки. И писарь при штабе полковника не подавился смоквой, а был схвачен за горло все той же рукой.

О. X. Раньше таких разговоров не было, а потом пошли?

Р. В. Точно так.

О. X. И какие же давались объяснения всем этим событиям? И давались ли?

Р. В. Давались. Сам слышал несколько раз. Разговоры такие не поощрялись полковником и священником и потому не велись открыто.

О. X. Какова же была основная мысль этих бесед?

Р. В. Говорилось, что поскольку пират жив, то у руки его сохраняется с ним связь.

О. X. Почему?

Р. В. Мол, человек он непростой, и этим все объясняется. Когда бы он умер, тогда умерла бы и рука его, теперь же он управляет ею и может неосторожного схватить за горло.

О. X. Что же говорил на это ваш священник?

Р. В. Он очень сердился и называл эти мысли суеверными и богопротивными бреднями.

О. X. Как вам кажется, был ли он прав?

Р. В. Кто?

О. X. Священник.

Р. В. Право, святой отец, я…

О. X. Понимаю, не рискуете высказываться по этому поводу, да? Боитесь, что и вас обвинят в богопротивных измышлениях? Не бойтесь.

Р. В. Как же можно не бояться? Длительная служба в отдаленных дикарских странах подтачивает отчасти веру, но не до такой же степени. Не заставляйте меня, святой отец, опускаться мыслью в эту черную пучину!

О. X. Скажите мне по крайности, кто-нибудь из солдат и офицеров поверил в эти измышления?

Р. В. О том, что кто-то поверил, говорить не берусь, но мрачность они в гарнизоне поселили большую.

О. X. А отношение к Харуджу не переменилось ли?

Р. В. Его и прежде боялись, а после той истории с ядром стали к нему относиться суеверно, мол, нельзя его иначе поразить, как ядром серебряным, и прочее в том же роде.

О. X. Значит, не только вы, но и многие другие считали, что он получил смертельную рану?