Барбаросса - Михаил Попов

Л. Б. Нет.

О. X. Не чувствовалось ли в прочих галерниках к нему чего-нибудь вроде особого почтения, уважения?

Л. Б. Нет.

О. X. И вообще было ли что-нибудь необычное в этом плавании?

Л. Б, Только особые строгости, заведенные капитаном. Прежде он был более спокойным.

О. X. О каких строгостях вы еще не упомянули?

Л. Б. Он запретил любое передвижение по палубе в ночное время.

О. X. Что это значит?

Л. Б. Это значит, что те вольнонаемные гребцы, которые днем были не прикованы, на ночь тоже садились на общую цепь. Им это не нравилось.

О. X. Почему?

Л. Б. Сидя на общей цепи, приходилось испражняться под себя, а они привыкли делать это с фальшборта в море.

О. X. Кому же разрешалось ночью ходить свободно?

Л. Б. Только капитану, офицерам и боцману.

О. X. А вам?

Л. Б. Я ночью спал в помещении под палубой. Не мог же я круглые сутки находиться на ногах!

О. X. Значит, ночью он оставался один?

Л. Б. Кто?

О. X. Здесь я задаю вопросы.

Л. Б. Простите, святой отец.

О. X. Куда направлялся ваш галиот?

Л. Б. Мы сопровождали кого-то высокопоставленного к иллирийскому побережью.

О. X. Точнее сказать не можете?

Л. Б. Нет, я был всего лишь надсмотрщиком, недавним рабом, мне не положено было что-либо знать, кроме бича и кулака.

О. X. Сколько кораблей было в вашей эскадре?

Л. Б. Три. Большой венецианский галеас, на нем находился тот, кого мы сопровождали. Галера с полным боевым вооружением, с десятью пушками и ротой солдат. Кроме аркебуз у них были даже баллисты. Лучший корабль во всем орденском флоте.

О. X. Когда вы достигли иллирийского побережья?

Л. Б. Это был вечер в канун Святого Франциска.

О. X. Это был какой-то определенный порт?

Л. Б. Нет. Небольшая тихая бухта. Возможно, на берегу находилось какое-то селенье, но я не могу сказать точно.

О. X. Вы случайно вышли к этой заброшенной бухте или таков был ваш план?

Л. Б. Святой отец, вы спрашиваете меня о вещах, о которых я не могу ничего знать,

О. X. Раз я спрашиваю, надо отвечать!

Л. Б. Не знаю.

О. X. Вы встали на якорь?

Л. Б. Да.

О. X. Кто-нибудь высадился на берег?

Л. Б. От галеаса отчалила лодка с десятью примерно людьми. Кто они были, мне неизвестно.

О. X. Ваш корабль не покинул никто?

Л. Б. Да.

О. X. Вы даже не отправили людей за водой и овощами?

Л. Б. Обычно это делается, Но господин барон сказал, что у нас достаточно и воды и провианта и что oн не может отправить половину своих солдат на берег, когда еще неизвестно, что нас ждет впереди.

О. X. Что он имел в виду?

Л. Б. Почем мне знать?

О. X. Он был уверен в скверном окончании дела?

Л. Б. Может быть и так.

О. X. И за все время плавания через Адриатику его настроение не улучшилось?

Л. Б. Похоже, что так.

О. X. Вы говорите как-то неуверенно!

Л. Б. Как же я могу говорить уверенно о том, о чем не имею, твердого представления?

О. X. Он был мрачнее, чем обычно в этот вечер?

Л. Б. Дайте подумать, все же прошло столько дет.

О. X. Думайте, думайте, ответы без раздумья мне не нужны. Подумали?

Л. Б. Да, он сказал несколько невразумительных фраз, ни я, ни боцман, ни офицеры ничего не поняли.

О. X. Но какая-то тревога поселилась в ваших сердцах?

Л. Б. Можно сказать и так.

О. X. Вы, как всегда, улеглись спать?

Л. Б. Да.

О. X. Но вам не спалось?

Л. Б. Нет, заснул я хорошо.

О. X. Но?!

Л. Б. Вдруг сон с меня слетел. Может статься, это было от скверного сицилийского вина, которое я пил вечером. Меня неудержимо потянуло наверх. Я поднялся. Луна еще не села. Море сияло. Небо было такое чистое, какое бывает только в августе.

О. X. Вы на все это успели обратить внимание?

Л. Б. Я натура не поэтическая, как вы, наверно, успели заметить, но в тот раз было именно так. Наш галиот так и застыл в серебряном лунном свете: палуба черная, свет из-за высокого фальшборта на нее не падает, только храп и ночные жалобы. Так меня разобрало, святой отец, что, не поверите, даже позыв мой как-то пропал. Стою, смотрю, любуюсь необычайной ночной картиной, и вдруг взгляд мой падает туда.

О. X. Куда?

Л. Б. К левому борту. К той банке, где сидит наш немой. От моего места было заметно – там что-то происходит. Я присел тихо на корточки, и что же?

О. X. Что?!

Л. Б. Каторжник у каторжника бороду выщипывает!

О. X. Чем?

Л. Б. Да трудно понять. Видно только, что голова у немого дергается. За ними-то море серебряное, они как на блюде нарисованы. А, вспомнил.

О. X. Что?

Л. Б. Вспомнил слова капитана перед его отходом ко сну. Он выразился в том смысле, что за пять дней настоящая борода не отрастет.

О. X. Настоящая борода?

Л. Б. Да. Я, клянусь всем святым, тут же сообразил, что немой – человек особенный и у меня есть возможность еще раз отличиться перед господином бароном. Стал я тихо к ним подкрадываться. Галерники спят-сопят. Я так осторожно ступаю. Немой трясет головой. И ночь.

О. X. Они не услышали, как вы приближаетесь?

Л. Б. Кто его знает! Вообще-то звуков на корабле хватает: и дерево потрескивает, и ветры испускаются от дрянной солонины… Одним словом, подхожу. Бич свой из-за пояса вытаскиваю. Ну, думаю, сейчас я дознаюсь, почему этот лысый каторжник не желает показать Божьему свету, какого цвета у него борода.

О. X. Вы никого не разбудили? Я имею в виду из солдат?

Л. Б. Нет, я же хотел отличиться. И только вытащил бич, как он встает.

О. X. Немой?

Л. Б. Немой. И говорит.

О. X. Немой?

Л. Б. Да. Он говорит: «Зачем ты сюда пришел? Ты за смертью своей пришел?!»

О. X. Он громко это сказал?

Л. Б. Наверно, громко, но меня поразил бы и его шепот. Я оцепенел. Тогда он повторил свой вопрос, громогласно и с присовокуплением оскорбительных слов в мой адрес. Я попытался что-то ответить. Тогда он вытащил стержень своей каторжной цепи из дубового бруса и ударил меня в грудь.