Мой Демон - Михаил Болле

Барон Геккерен стоял на каменных ступенях набережной, словно намереваясь спуститься на заметенный снегом лед застывшей реки. Теперь в нем непросто было бы узнать благополучного и богатого нидерландского посла, принадлежавшего к одной из самых знатных голландских фамилий. Еще вчера обладавший самыми надежными и обширными связями в вельможных кругах Петербурга, сегодня он выглядел одиноким и подавленным. В его нагрудном кармане, рядом с заветным письмом Дантеса, лежало новое, написанное самим бароном часом ранее и адресованное графу Нессельроде: «…Окажите милость, соблаговолите умолить государя императора уполномочить Вас прислать мне в нескольких строках оправдание моего собственного поведения в этом грустном деле; оно мне необходимо для того, чтобы я мог себя чувствовать вправе остаться при Императорском дворе. Я был бы в отчаянии, если бы должен был его покинуть…»

Запыхавшийся виконт д’Аршиак стоял чуть выше барона. Он только что подошел и не смел начать разговор первым. Геккерен смотрел вдаль, будто пытаясь там, на самой линии горизонта, увидеть правильное направление для всех своих дальнейших действий. Наконец, виконт не выдержал и произнес:

– Господин барон, ваш сын не в себе от случившегося.

– Теперь все не в себе, – глухо ответил Геккерен, не оборачиваясь.

– Возможно, но он хочет просить государя о разжаловании в солдаты и отправке на Кавказ, где он собственной кровью смоет совершенное преступление. После смерти Пушкина господин Дантес будто пришел в себя…

– Что вы имеете в виду?

Виконт замялся.

– Ну, с его глаз словно бы упала пелена былой ненависти к собственной жертве.

От этих слов барон резко повернулся, зло взглянул на секунданта своего сына снизу вверх и отчеканил:

– Жорж просто напился, и ему неприятно осознавать, что он убил человека.

– Нет, господин барон, – покачал головой д’Аршиак. – Жорж абсолютно трезв. И кроме всего прочего, в случившемся несчастье он винит не только себя…

Создалась долгая пауза. Мороз был весьма силен, но собеседники этого не замечали.

– Вы тоже так считаете, виконт?

– Да, господин барон. Дуэль была не честна по отношению к господину Пушкину, и вам это известно лучше, чем кому бы то ни было, поскольку именно вы сначала сделали из него жениха Екатерины Николаевны, а после толкнули на это убийство.

– Во-первых, это было не убийство, а честная дуэль; во-вторых, вы сами знаете, что Жорж, не собиравшийся никого убивать, намеренно целился в ногу и случайно попал в бедро, и, наконец, в-третьих, вам не хуже меня известно, что свадьба с Catherine есть не что иное, как подвиг высокого самопожертвования со стороны Жоржа ради спасения чести госпожи Пушкиной!

– В таком случае, сделав теперь госпожу Пушкину безутешной вдовой, от кого вы спасли ее на этот раз?

– Она сама может засвидетельствовать, сколько раз предостерегал я ее от пропасти, в которую она могла сорваться; сколько раз в своих разговорах с ней я доводил свою откровенность до выражений, которые должны были ее оскорбить, но вместе с тем и открыть ей глаза; по крайней мере, я на это надеялся… Я даже умолял ее предотвратить эту дуэль и увезти своего мужа прочь, подальше от Петербурга, однако…

Барон спустился на две ступени вниз, на какое-то время замер, затем резко обернулся, бегом вернулся к д'Аршиаку, схватил его за грудки и закричал:

– Жоржу не в чем себя упрекнуть! Он абсолютно невиновен! Его противником был безумец, вызвавший его на дуэль без всякого разумного повода! Ему просто жизнь надоела, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир! Понятно тебе это?!

Не дожидаясь ответа, Геккерен отпустил виконта, повернулся к реке, оперся о ледяной парапет и закрыл лицо руками. Глаза барона слезились, к горлу подкатил ком, в груди все сжалось. При этом он беззвучно шевелил губами: «Я виноват, что сделал из своего мальчика убийцу… Но что же мне теперь делать? Исправить случившееся невозможно… Кроме того, даже если бы Пушкин остался жив, все равно обвиняли бы только моего юного друга, а не этого злобного ревнивца! Однако теперь мне предстоит одолеть немало трудностей. Смерть Пушкина не предвещает ни Жоржу, ни мне ничего хорошего… Впрочем, следует быть справедливым по отношению к себе: ведь как бы ни поворачивалось колесо фортуны, победа в этих маневрах осталась за нами. Одно досадно – Жорж не хочет понять ничего этого. Он ставит карьеру превыше всего, и даже превыше меня… Боже мой, милый мальчик, почему же ты так строг ко мне… За что?»

И тут барон издал столь странный звук, что пораженный д’Аршиак покачал головой и долго еще не осмеливался потревожить застывшего, как ледяная статуя, Геккерена…

Санкт-Петербург, близ Волковского кладбища, 2004 год

– …Наш режиссер – потомок древнего рода Воронцовых, который был оскорблен Пушкиным во время его южной ссылки, – шептал Донцов на ухо Никите, переодевавшемуся в костюм Дантеса, – поэтому главная цель этого спектакля состоит в том, чтобы отомстить Пушкину за его неблагодарность.

Никита удивленно приподнял правую бровь, а Донцов поспешно продолжил, пытаясь ничего не упустить:

– Да-да, все именно так, как я вам рассказываю. Граф Михаил Сергеевич Воронцов был боевым генералом, героем Отечественной войны 1812 года и всех последующих кампаний против Наполеона. В знаменитом Бородинском сражении он проявил такую доблесть, что был ранен штыком. Представляете? Генерал ранен штыком! После падения Наполеона Воронцов еще много полезного сделал для России. Это настоящий герой, и недаром его портрет висит в галерее Зимнего дворца, посвященной самым знаменитым деятелям восемьсот двенадцатого года…

– И что дальше? – поторопил Никита. – Зачем вы мне все это рассказываете?

– А затем, чтобы вы прониклись к тому персонажу, которого вам предстоит убить, теми чувствами, которых он заслуживает. Когда граф Воронцов, будучи уже одесским губернатором, встретил ссыльного Пушкина, то отнесся к нему со всей доброжелательностью. Он ввел его в свой дом и предоставил ему возможность заниматься в своей уникальной библиотеке, сто лет собиравшейся его предками. А чем же отплатил Пушкин? Соблазнил жену графа, да еще написал на него крайне оскорбительную эпиграмму, благодаря которой мы вспоминаем не героя Отечественной войны, а черт знает кого…

Полумилорд, полукупец,

Полумудрец, полуневежда,

Полуподлец, но есть надежда,

Что будет полным наконец.

Просто удивительно, как Воронцов еще это стерпел! Зато наш режиссер, как прямой потомок того самого Михаила Сергеевича, мстит Пушкину за своего прапрадеда уже двенадцать лет подряд. Послушайте моего совета, юноша, и бегите отсюда, пока еще не поздно…

– Господин Дантес, не забудьте надеть кольчугу, – входя в гримерку, потребовал режиссер, по случаю премьеры одетый в черный фрак и белые перчатки. От его прежнего повседневного наряда осталась неизменной лишь красная бабочка и гладковыбритый подбородок.