О чем молчат твои киты - Александр Викторович Тюжин

военный, вот и покидало нас изрядно. Последние тридцать лет живу в Хабаровске. Здесь похоронены и Алексей, и Леонид. Знакомые, кто был, или разъехались или померли, скоро и мне пора. Но перед смертью хотелось побывать на родине, проведать могилу родителей. Может, кто из родственников еще жив. Не знаю. Связь давно утеряна. Пенсия у меня маленькая. Иногда сын пересылает деньги, сто долларов, раз в три месяца, вот и все наше общение. Невестка – Джессика – меня почему-то невзлюбила и запретила ему со мной разговаривать. Обидно, конечно, но ничего не сделаешь. Юрий сам там на птичьих правах и командовать не может. Ну, ничего, главное, чтобы он был счастлив…

Еще вот с соседкой – Клавдией – общаюсь. Она моложе меня на десять лет, у нее и телефон не такой, как у меня. У меня-то старый, с кнопками, а у нее без кнопок, пальцами там чего-то водит. И кампутер есть с этим вашим тырнетом, или как он там называется? А, иньтырнетом, это она подсказала. Она вот и нашла про вас и сразу ко мне, Павловна, говорит, вот к кому тебе надо, а то губернатору собралась писать. Да ничего он не сделает, от него помощи днем с огнем не дождешься, только о своем кармане думает. Дворцов понастроили, тьфу, да что вам говорить? Цены с каждым днем растут, сами видите.

Так вот, обращаюсь к вам за помощью. Неудобно как-то просить, но куда ж деваться? Не откажите умирающей женщине. Очень хочется побывать на родине, а билеты не укупишь. Я б и кредит взяла, да не дают. Неплатежеспособная, говорят. Мол, мы вам денег дадим, а вы умрете, и где потом их брать. Так что вся надежда на вас, родненькие. Не оставьте в беде старушку».

И дальше паспортные данные, фотографии медкарточки, диагноза и прочее.

«Ну что, трогательно?»

Так и вижу, как сияло лицо Луизы. Нашла, опередила меня и убедила. Победительница.

«Трогательно. Беремся».

И через пару часов уже были куплены билеты на самолет и размещено фото счастливой старушки. Хотя рак и счастье – очень сомнительное и странное сочетание.

Сразу после этого число заявок выросло чуть ли не втрое. Около половины из них приходилось отсеивать, и все равно получалось очень и очень солидно. И это чертовски печально на самом деле. Я даже не подозревал, как много людей столкнулось с этой чумой двадцатого и двадцать первого века. Понятно, что есть статистика, и в любой момент можно посмотреть, что да как. Но какой нормальный человек будет заглядывать в статистику, тем более на такую тему, как количество онкобольных в России? И потом, статистика – лишь голые цифры, они не столь эффективны для воображения, нагляднее было бы выглянуть на улицу и представить, что на этой площади может разместиться столько-то человек, а это всего лишь одна тысячная от общего числа. То есть тысячи таких площадей с несчастными, изможденными болезнью людьми гораздо страшнее сухой цифры – один миллион, или два миллиона, или три миллиона, или сколько их? Ну, или когда получаешь тысячи заявок, тоже становится жутковато. Ведь это только наша, пусть и большая, но всего лишь одна страна. А мир такой огромный…

Луиза изучала новые объявления, а я поехал навестить маму. А то отправили человека повидаться с покойной матерью, а я с живой увидеться не могу. Когда шел с остановки, небо заискрилось, как бенгальские огни. Странно. Звездопад днем? А искры и не думали исчезать. Глаза даже заболели, как будто смотрел на сварку. Закрыл их, постоял в темноте. Искры пропали, небо чистое – ни намека на световое шоу. Что за обман зрения? Но ответа, разумеется, не было.

Подъезд встретил меня букетом зловонных ароматов. То ли умерла кошка, то ли прописалось несколько бездомных, то ли варили мет, то ли все сразу. Впрочем, запахами меня сложно напугать. На стене первого этажа красной краской было написано: «Выход есть» и стрелка к выходу из подъезда. Между этажами красовался союз «а». На втором этаже другая надпись: «Смерти нет!». Получается, когда спускаешься вниз, читаешь: «Смерти нет, а выход есть», а когда поднимаешься, то: «выход есть, а смерти нет». Интересно, чье такое творчество?

На третьем этаже еще одна надпись: «Все стены исписали, уроды!». На четвертом – репродукции известных картин: «Боярыня Морозова», «Девочка с персиками», «Явление Христа народу», «Девятый вал», «Утро в сосновом бору». Целая галерея, блин. На пятом этаже ничего не было. Тут живет моя мать.

Штукатурка неравномерно отваливалась со стен, походя на проплешины Виктора Онопко – уникального футболиста, который умудрялся опускаться на колени и лысиной выбивать мяч из своей штрафной, когда намного проще это было делать ногами. Еще он играл в «Спартаке», а потом помогал в качестве тренера Слуцкому и целовал флаг ЦСКА. Предатель. Но речь не о нем. Повсюду была грязь различных видов и оттенков, желтые разводы на стене и полу (не лень же было кому-то подниматься на пятый этаж, чтобы облегчить душу), хорошо, хоть шприцев не было, и только звонок матери выделялся своей относительно потускневшей белизной первозданного вида. Неудивительно. К ней никто не ходил, звонок практически ни разу не был использован. Я нажал. Раздалась дурацкая трель. Не люблю звучание дверных звонков.

Открывать не торопились. Может, опять выпила и отрубилась? А может, и нет дома. Набрал на мобильный. Так же тихо. Ну вот, навестил мамочку. Поцеловал проем, можно смело возвращаться домой. И тут дверь открылась.

– Илья?

Ну, не огромный же кусок урана.

Она стояла в замызганном рваном халате, в рваных тапках, из которых торчали костлявые пальцы с огромными ногтями. Лицо желто-фиолетовое и такое же сморщенное, как подвявший лимон, волосы растрепаны. Не хватало только бородавки на носу, и на конкурсе красоты среди ведьм она бы точно претендовала на победу. Глядя на нас было легко перепутать, кто смертельно болен, а кто нет.

Мать попыталась улыбнуться, но вышло жутко, так, словно Земля стремительно начала превращаться в пустыню, люди на грани выживания стали молиться, чтобы выпал дождь, он, разумеется, не торопился, сохраняя интригу, и вот, наконец, решил, что пора, молитвы были услышаны, и пошел дождь, все выбежали на улицу, вскинули руки к небу, а дождь оказался кислотным.

Я обнял ее. Кислый и настолько мощный запах, что даже перебил ароматы подъезда, ударил мне в нос сильнее Майка Тайсона.

– Мам, ты давно была в ванной?

– Не помню.

– Пошли скорее, пока кто-нибудь еще не увидел тебя такою.

– А смысл? – пыталась возразить она,