О чем молчат твои киты - Александр Викторович Тюжин

Так и в этот раз.

Сразу же встал какой-то пузач, оказалось, что это был депутат, и стал откровенно на нас наезжать, заявил, что наш фонд – это финансовая пирамида, а сами мы:

мошенники,

махинаторы,

великие комбинаторы.

Нахапаем денег и сбежим в Испанию или Грецию.

Призывал честно признаться и раздать людям их деньги обратно. Он утверждал, что:

– у нас нет совести,

– нам светит огромный срок,

– мы обязательно будем разоблачены и наказаны,

– мы будем гореть в аду,

а он лично займется проверкой нашего фонда и обязательно выведет нас на чистую воду.

Затем слово взяла пожилая актриса с пошлым неумелым макияжем и в не менее пошлом и нелепом парике. Она стала уже всех обвинять, мол, где вы были, когда умирали великие актеры, писатели, настоящие гении, не чета нам – никому не известной и не нужной шушере.

Я откровенно офигевал от всего этого балагана.

Ведущий же, напротив, – сиял, как чемпионский пояс боксеров.

Рейтинги.

Рейтинги.

Рейтинги.

Зрители аплодировали.

Затем выступал малоизвестный блогер.

Затем выступал какой-то психолог.

Затем эксперт чего-то.

Затем снова аплодировали зрители.

Грязь продолжала литься на нас до тех пор, пока ведущий не пригласил хрупкую тринадцатилетнюю Алену Григорьеву в сиреневых кофте и вязаной шапочке, скрывающей гладкую, как бильярдный шар, голову. Девочку, мечта которой осуществилась благодаря нашему фонду.

Она стояла посреди студии, хлопала своими большими глазами и от неловкости прятала руки за спину. Следом за ней вышла молодая рыжеволосая женщина лет тридцати пяти.

По всей видимости, это была та самая Алена, чьи стихи мы издали, а женщина – ее мать. Ведущий подскочил к ним, начал усаживать на соседний диван, но мать расплакалась, подошла к нам и стала обнимать, не переставая благодарить.

Алена обняла нас вслед за матерью и даже чмокнула меня в щеку. У нее были холодные руки и губы. Я задорно подмигнул девочке, она мучительно улыбнулась в ответ.

Затем они наконец уселись и стали про себя рассказывать. Простая семья, многодетная, Алена старшая, есть еще двое. Отец работает строителем, мать учительница русского языка и литературы. Все было нормально, можно даже сказать, хорошо, пока год назад не узнали об этом жутком диагнозе. С тех пор они упорно борются с болезнью дочери. Упорно и почти безуспешно. Сперва закончились сбережения, затем продали машину, затем первый кредит, второй кредит, третий, после него давать в долг уже никто не решался. Алена смирилась со своей участью, единственное, о чем она жалела, что так и не увидит сборника со стихами, которые она пишет с пяти лет. И тут мы и наш фонд.

Мама Алены снова прослезилась и кинулась обнимать нас.

Зал притих. Переваривал увиденное. Так сказать, сменил гнев на милость.

Ведущий сочувственно произнес, что, к сожалению, подобных историй сотни и даже тысячи, и стал просить девочку прочитать стихи. Она застеснялась, но студия разразилась громкими аплодисментами. И вот она встала и начала читать.

Не скажу, что это были самые красивые стихи из тех, что мне довелось услышать, конечно же, нет, но, черт возьми, столько чувства, столько боли в них было, такая невероятная жажда жизни, что я сам едва не разревелся как девчонка. У нее даже изменился голос, стал уверенным, звонким. Она совсем не была похожа на ту робкую Алену, испуганно смотревшую на маму и стесняющуюся своей лысой головы. Удивительное преображение.

Меня буквально размазало по дивану от чувств. Теперь уже я сжимал руку Луизы так, что она едва не вскрикнула.

Тринадцать лет всего девочке. Черт возьми, тринадцать. И ей придется уйти. Почему вообще такие люди должны уходить?

А студия притихла. И это была какая-то необычная тишина, какая-то поглощающая тишина, всасывающая в себя. И время словно зависло где-то в невесомости.

Алена же, закончив читать, так же робко, как и минуту назад, зашагала обратно к дивану.

Вот и кто узнал бы о ней, если б не наш фонд? А о других? Да, люди могут хотеть глупостей, но это их право, даже у смертников спрашивают про последнее желание, так чем онкобольные хуже смертников? Да, я тоже просил деньги на прыжок с парашютом, но этот прыжок во многом и заставил меня пересмотреть свои взгляды на жизнь. Исполнять свои желания – прекрасно, но помогать другим еще круче, еще приятнее, еще ценнее. И вместо того, чтобы наезжать на нас, лучше бы задумались, а что сами хорошего они сделали на этой планете?

Я со злостью посмотрел на депутата, но не успел ничего сказать. Яркие оранжевые пятна замелькали перед глазами, а в ушах снова отчетливо звучал голос Валеры:

– Илюха, ты слышишь меня? Нет? Блин, да приди уже в себя!

Но я, напротив, потерял сознание.

Очнулся в гримерной. Нашатырь быстро приводит в чувство. Перед глазами все плыло, но бородатый доктор в белоснежном халате парой хлестких пощечин легко вернул меня в реальность.

– Живой? – обеспокоенно спросил он.

Я кивнул. Послышался громкий выдох облегчения. Луиза стояла рядом и обеспокоенно смотрела на меня.

– Все нормально, – обратился уже к ней я.

Через минуту мы вернулись на площадку и досняли передачу. Как только окончились съемки, все начали фотографироваться с Аленой, с ведущим, со мной, Луизой и остальными звездами. Все улыбались, были крайне вежливы, будто и не было никакого конфликта, даже тот депутат подошел к нам и невозмутимым тоном предложил поселфиться. Затем сфотографировался еще с кем-то и понесся в другую студию на очередные съемки. Он в думе бывает вообще?

Мне было грустно, и я смотрел всю дорогу в окно. Капли дождя разбивались о стекла, как дни моей жизни, и медленно растекались по ним. Самолет только следующим утром, но мотаться по Москве мне не хотелось, тем более в дождь. Луиза сидела на переднем сиденье и поддакивала таксисту. Он нес что-то про мэра, о том, как меняется столица, о том, что вечно не хватает денег, ведь цены в очередной раз подскочили, а он уже несколько лет не был на море. Хорошо бы съездить в Крым, тем более сейчас, когда есть такая возможность, но дорого, очень дорого, он не может себе этого позволить, хоть и обещал маленькой дочери. Я не мог его слушать и вставил наушники. Бархатный голос Стинга завораживал своей мелодичностью и красотой, я закрыл глаза и растворился в музыке. Дождь и Стинг. По телу бегали мурашки.

Надо было пригласить семейство Григорьевых на ужин, но мы как-то закружились и совсем про них забыли, а они, видимо,