Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

они болтливы. Жёны со Скалистого? Так с двух боков за сплетни биты будут, знают. Мужья за длинный язык от души оприходуют, а то, что останется, Верна разнесёт на клочки. Кто?

— Безрод как был собой, так и остался. В том слово моё, хочешь верь, хочешь не верь. И не на Скалистом корень бед зарыт! Не там!

— Ох, морочишь, старый! — Тёмно погрозил кулаком, аж борода затряслась, седой вихор на глаза упал. — Немедля выкладывай, что было там семь лет назад! Шуточки кончились! Может и тебя Злобненький к себе переманил, и теперь поёте с Сивым друг за дружку песни ладные, да складные⁉ Ишь ты, агнцы! Белые да кудрявые!

— Тут у одного болтуна кудри как по-писанному — белые, да густые, — Стюжень встал, хищно ощерился, медленно, со значением потащил рукава на локти, — Я их ему и прорежу, пню трухлявому.

Соловейский ворожец так и остался с раскрытым ртом. Перелаиваться через костёр — это одно, а замеситься в врукопашную с этим бугаём, который, говорят, в той войне с оттнирами не на печи бока грел, а мечом махал так, что завидовали даже молодые — другое.

— То не моё было дело, и уж не ваше подавно! Что видел — то видел, а нос любопытный в дырку не совал. Само так вышло. И хватит выдумывать! Утопающий, говорят, за соломину хватается, вы же былинку друг у друга выхватываете?

— Хочешь предложить бревно? — Молочник, хитро щуря глаза, приложился к питейке.

— Кто-то же должен! — Стюжень развел руками.

— Ну-ну! — Тёмно, кряхтя, опустился на место.

— Колёса гну, — верховный каждого нашёл взглядом, поднял руку, и постепенно возгласы и возня смолкли. — Вот сидим мы тут в старом святилище Ратника, все из себя такие мудрые, седые, уважаемые — как сами про себя думаем — а там в тени, напротив, стоит хитрый и опасный враг, а враг, тем более хитрый и опасный — это не пьяный сосед, который следы оставляет такие, что и слепой найдёт. Это сволочь видит тебя до печёнок, знает, куда положишь следующий шаг, и аккурат там, для особо возгордившихся, обнаружится яма. Ухнешь туда по макушку и шею сломаешь. Дознаться до правды — это тебе не у костра орать, да пальцем трясти.

Тёмно уже было рот раскрыл для отповеди, но получил кулаком в бок от соседа, молчи, мол.

— Правды доискаться — дело трудное. Я не самый из вас глупый, но и то знаю далеко не всё.

— И что же ты знаешь? — Молочник опёрся спиной о ствол берёзы, ноги вытянул, приложился к питейке. — Твоя очередь. Осчастливь.

— Сущие крохи, — Стюжень усмехнулся, — Белочуб ночами не спит, всё терзается — почему ратная слава победителя оттниров пришла на боянскую землю? Млечи ничем не хуже, а ты смотри: заставный сбор за Скалистый платить приходится, пристани боянские больше и навар с них жирнее, купечество после войны валом валит, что сюда, что отсюда за море-окиян. Богатеет боянская земля! Крепостицы по всему побережью строит, на полуденных рубежах заставы возводит. А это несправедливо, так, плешивый?

Молочник согнал ухмылку с губ, свел брови в нить, глаза сузил.

— До слова наказ Белочуба не передам, но велел он тебе костьми лечь, а слава избавителей от мора должна озарить млечские знамена. Ведь Стюжень старый, из ума выжил, а эту гниду Сивую нужно извести. Так?

Остальные ворожцы, как один, повернулись к Молочнику. Тот заозирался, заёрзал, закатил глаза, утёр испарину со лба, и уж так вовремя где-то наверху, на ветвях ворона опорожнилась, да с таким смачным «шлёпом» белёсый помет припечатал чистую и блестящую макушку млеча… Ворожцы долго не могли унять смех: ржали, чисто жеребцы, всё наверх поглядывали, да от стволов отодвигались.

— Пузо надорвёшь, — Стюжень усмехнулся, погрозил Тёмно, — вы с Горчаком ничем не лучше. Да что Горчак и Белочуб — все окрестные князья так зубами от досады скрипят, аж ночером светло делается. Были бы умнее в свое время, не пришлось бы в Сторожище побитыми собаками вползать. Говорили же вам — объединим дружины, пока не поздно. Куда там! Пусть оттниры боянов и остальных перещёлкают, а уж мы в сторонке отсидимся. Авось не хватит у врага силёнок, авось выдохнется.

— И что? — с вызовом крикнул Пшено.

— А то, что порой сомневаюсь: заразу победить хотите, или боянов по ветру пустить. Сивый — боян, мол, пусть бояны за паршивую овцу и отвечают. Ведь проще Безрода виноватым сделать, а под шумок и с Отвады сбить спесь, а Молочник?

— Бесчинства творит именно Сивый! — млеч справился с коротким замешательством, челюсть выпятил вперед, говорил сквозь зубы с вызовом.

Стюжень издевательски улыбаясь, приподнял в вопросе брови: «Твоё окончательное слово? Виноватишь Сивого? Больше не ищешь избавление от напасти?» Молочник пожал плечами, спрятал глаза, отвернулся: «Брось притворяться, всё ты понимаешь!»

— Уже всем известно — злобствует выродок с рубцами по лицу!

— Нешто много таких по земле ходит?

— Мы не знаем, где искать снадобье! Пока найдём, все края вымрут!

— И проще всего укоротить на башку Безрода? — Стюжень каждого обвёл тяжелым взглядом.

— Время выиграем!

— Ну… повинимся, мол, ошиблись, с кем не бывает! А сами искать, искать!..

— Уж больно ворожба сильна! Скажем — Сивого рук дело!

— Дескать, помер, а всё равно пакостит! Потусторонье! Куда ж от него денешься?

— Ты пойми, он не просто помрёт — собой пожертвует! Спас один раз — выручит и второй!

Стюжень усмехнулся, скривился, с отвращением плюнул.

— Всё за вас приходится делать. Один подарил надежду, второй войну выиграл, третий пакостника найдёт.

На короткое время в святилище повисла изумлённая тишина, ворожцы хлопали глазами, в неверии гладили бороды, переглядывались — послышалось или как?

— Что несёшь, старый?

— Нашёл? Полно врать!

— Болтунам, между прочим, зубы бьют!

— Не томи, язык развязывай!

— Так ведь нет концов! Не смогли найти! Ни следочка!

Молочник резко взмахнул руками — ну-ка тише, старые. Послушаем.

— След есть, как не быть. Мудрёно спрятан, подобраться трудно, но есть.

Ворожцы морщили лбы, буравили собрата глазами, Тёмно молча тряс рукой — ну!

— Заклятие следа, — коротко бросил Стюжень.

Зак… ля… сле… Заклятие следа? Седовласые да седобородые ровно окаменели — сидят, молчат, да глаза пучат. Так бывает, когда кулачище в боевой рукавице приходит в лоб: земля и небо, лево и право, чёрное и белое, перед и зад водят вокруг тебя хоровод, гогочут в ушах, звёздами в глаза бросаются. Потом ожили ворожцы — прорвало, заколосились.

— Так ведь нужна вещь потеряшки! А нет вещей душегуба! Нет! Если, конечно, это не Сивый! — перебивая друг друга, загомонили старики.

— Есть одна, — Стюжень кивнул.

— Где?

— Что?

— Какая?

Верховный повертел в руках питейку, что выпил уже тут, на поляне, вылил в рот последние капли, усмехнулся, бросил Молочнику. Тот мгновенно всё понял, отшатнулся, ровно ему змею швырнули, аж ноги подобрал, локтем отбросил в сторону.

Ворожцы молча, раскрыв рты, таращились на Стюженя, испуганно переглядывались. Пшено сказать хотел, да только слова не шли, так и шамкал губами беззвучно, как рыба.

— Ты выпил поганой воды? — наконец Тёмно дал дрожащий голос — от волнения петуха подпустил.

— Кто-то воду пьёт, кто-то молоко, — Стюжень усмехнулся. — Всё правильно, люди разные.

— Так сдохнешь ведь! — заорал Духован.

— Точно так. Но это единственный способ добраться до твари, которая людей кладёт без счёту. И, кстати, мне не пять лет, — верховный развёл руками. — Давно пора. Уйду красиво.

Потрясённые ворожцы долго переглядывались, прокашливались, качали головами. А ведь может сработать.

— Завтра к вечеру зараза меня свалит, но до того, как отпущу душу, мы узнаем, кто пакостит и как.

— Запомним всё, что скажешь, — Тёмно закивал, — до словечка! Уж мы прижмём гадину! Не уйдёт, паскуда!

— Не сомневайся!

— Точно-точно!

— Не выйдет, что напрасно себя сгубил! Поймаем подонка!

Стюжень слушал, гладил бороду и водил взгляд с одного на другого, наконец, бросил с ухмылкой:

— А кто сказал, что слушать мои бредни будете вы?

— Но…

— А…

— Так ведь…

—